– Я! – снова поднял руку Яшутин.

– Я, – мгновением позже подхватил Алексеев.

– Сначала узнайте, где сейчас Подвальный, – иронически посоветовала Ева. – Может, он давно уехал домой.

– Девять часов, – посмотрел Барсов на часы. – Если премьер ещё там, то и его референт тоже там.

Он связался с дежурным службы информационной поддержки:

– Глаз-три, срочно найдите господина Подвального! По имеющимся у меня данным, час назад он был в Белом доме на вечернем заседании правительства.

– Минуту, – ответили майору.

Появился Гаранин.

– Я доложил о наших успехах командующему.

Возникла пауза.

Тишину нарушил Барсов:

– И как он отреагировал?

Полковник почесал переносицу, поворочал головой, словно ворот рубашки был ему тесен, тяжело опустился на стул.

– Плохи наши дела, гвардейцы. Лавецкий запретил разрабатывать Зеленова до своей встречи с президентом.

По кабинету поползло молчание.

– Значит, мы напрасно всё затеяли? – хмуро осведомился Алексеев. – А как же Подвальный?

Гаранин посмотрел на «гражданских».

– Максим Олегович, Ева Ивановна, вы свободны. Вас наши проблемы не касаются. Если понадобится консультация, мы свяжемся. Но на всякий случай отрицайте все связи с нами, если возникнет такая необходимость. Вы нас не знаете.

Калёнов и Ева посмотрели друг на друга.

Ева встала.

– Мы всё поняли, товарищ полковник. Идём, Максим.

Они вышли.

Барсов хотел было догнать обоих и предложить остаться на базе, но в этот момент в динамике мобильного раздался голос дежурного:

– Товарищ майор, заседание ещё продолжается, все министры и их помощники находятся в Белом доме, никто не уходил.

– Подвальный?

– Там.

– Спасибо. – Барсов выключил телефон, посмотрел на Алексеева. – Он там.

– Вы о чём? – спросил Гаранин.

– Подвального нужно брать немедленно, прямо в Белом доме. Пока вся эта министерская шобла не зашевелилась. Боюсь, Лавецкий не на нашей стороне, зря вы ему доложились.

– Я не имею права действовать дальше без согласования с командованием, – мрачно сказал Гаранин. – Вы с ума сошли – брать Подвального в Белом доме?

– Разрешите действовать?

– Вас же задержат…

– Сценарий тот же: тихо подойти, улыбнуться, подсунуть «таракана» с психотропиком и увести товарища к машине. Ни стрельбы, ни шума.

– Вы с ума… – начал Гаранин и замолк. – Чёрт! Нас же под трибунал… а если не получится?

– Тогда и будем ждать на базе решения командующего.

Гаранин почесал нос, чихнул.

– Извините… я не могу открыто игнорировать приказ генерала.

– Скажете, что не успели передать приказ.

Полковник стиснул зубы, подышал, как после долгого бега.

– Ладно, действуйте. Я вас не застал. Кто пойдёт?

– Я и… – Барсов посмотрел на подчинённых, – и лейтенант. Капитан на подхвате.

Алексеев помедлил, пряча обиду, однако возражать не стал.

– Слушаюсь.

Москва

Машину с говорящими номерами ААА (с такими номерами ездили только сотрудники администрации президента) поставили в переулке Глубокий и прошли на территорию Белого дома через боковой пропускной пункт.

Пропуска не подвели: визитёров пропустили в Белый дом не через парадный вход – со стороны набережной, а со стороны Рочдельской улицы, как сотрудников ВИП-охраны – майора Степового (Барсов) и капитана Михеева (Яшутин). Никто из охранников не задал им ни одного вопроса, кого они идут охранять, и лишь тщательно проверили удостоверения. Кстати, не липовые, принадлежащие действующим сотрудникам правительственного конвоя.

Нашлись для визитёров на складе базы и костюмы, соответствующие их статусу: тёмно-синие, хорошего кроя, – хотя оба были габаритными мужчинами и выглядели внушительно.

Никакого оружия, естественно, не брали. У Барсова в карманах брюк легко уместились два «таракана», у Яшутина – один, запасной.

Вели себя как завзятые артисты: свободно, раскованно, смело, непринуждённо, как и положено функционерам их положения. Барсов даже позавидовал лейтенанту, настолько естественно тот держался.

Спрашивать ни у кого ничего не стали – и так знали, куда надо идти и где ждать референта премьер-министра.

Бывший Дом Советов Российской Федерации, расположенный на Краснопресненской набережной Москвы-реки, строительство которого началось ещё в тысяча девятьсот шестьдесят пятом году, а закончилось в тысяча девятьсот семьдесят девятом, почти не претерпел изменений к двадцатым годам двадцать первого века, и актовый зал, или, как его сейчас называли, главный зал заседаний правительства, по-прежнему находился в центре семиэтажного корпуса, а малые залы располагались на втором этаже, по обе стороны от буфета, любимого всеми министрами и сотрудниками учреждения. Цены здесь, как и всегда, со времён существования СССР, были в разы ниже, чем в городских кафе и столовых по всей территории страны.

По просторному фойе второго этажа поодиночке и группками прогуливались какие-то девушки и молодые люди с мобильными телефонами в руках. Барсов насчитал девять человек, и все они, скорее всего, являлись помощниками и секретарями министров.

Барсов и Яшутин остановились у окна с видом на Москву-реку, сделали вид, что беседуют, прислушиваясь на самом деле к разговорам вокруг.

Две девушки с одинаковыми модными причёсками месси-блюз возле соседнего окна с тихим смехом обсуждали недавнее решение депутатов Госдумы запретить обувь на высоких каблуках, кеды и мокасины. Народные избранники озаботились тем, что, по их мнению, ношение слишком высоких каблуков, а также туфель на низкой подошве может привести к серьёзным проблемам со здоровьем.

Барсов и Яшутин, послушав собеседниц, тоже пришли к выводу, что многие депутатские инициативы удивляют не столько некомпетентностью, сколько особым строением мозгов авторов.

– Я слышал, – произнёс лейтенант, – что Дума хочет запретить в СМИ плохие новости.

Барсов кивнул. Он читал об этой инициативе, предполагающей, что новостные редакции и телевидение могут позволить себе не больше тридцати процентов негативных сообщений. И, честно говоря, эта идея ему нравилась, потому что в последние годы с экранов телевизоров и компьютеров лился непрерывный поток негатива, отбивающий охоту слушать новости.

– А вообще это нормальное предложение, – сказал Вениамин. – Создаётся впечатление, будто у нас в стране ничего позитивного не происходит, одни криминальные и бытовые разборки. Я тоже не прочь укоротить многие злые языки, чтобы радостных, созидательных новостей было больше.