– Охотно, но почему бы вам самому не поехать к русским?

– Это моя мечта: побывать там еще раз. Но было бы приятнее ехать после того, как русские увидят мою пьесу.

– А роман? Давайте уж и его. Я найду вам в Москве переводчика и издателя.

– Это больше, чем я смел просить. А в Россию я непременно поеду, непременно.

Маргрет заняла место за ломберным столом.

Разбирая карты, Бенджамен возобновил незаконченный спор с Уэллсом:

– Все дело в том, что мы не знаем, куда направить наши усилия. Что производить, чем торговать, что строить?

– А если бы спросить об этом вас?

– Я бы сказал: делайте оружие, стройте крейсеры. Этот товар находит себе сбыт при любых кризисах.

– К счастью, это доступно не всем. Гитлеру, например…

– Вы не в курсе. Он делает все, что ему нужно!

– Разве мы недостаточно эффективно его контролируем?

– Мы закрываем глаза на то, что знает каждый уличный мальчишка в Германии: вагонный завод Линке-Гофман и завод Бенца строят танки. Майбах не делает ничего, кроме танковых моторов. Смешно было бы думать, что Крупп станет делать сковородки, когда Южная Америка, Китай, Япония, Балканы, Турция просят у него пушек.

– И мы молчим?!

– Разумнее было бы прикончить все это и перенять у немцев их рынки, включая и самую Германию. Если уж ей суждено вооружаться, чтобы иметь возможность двинуться на восток Европы, так пусть вооружается, приобретая все у нас.

– Это цинизм! – тихо сказал Уэллс. – К тому же покупательная способность Германии…

Леди Маргрет рассыпала карты по столу и укладывала их в виде цветка.

– Пусть Шахт приедет в Грейт-Корт, – сказала она, – я найду ему кредиторов.

– К сожалению, американцы делают это и без нас, – сказал Бенджамен.

– Если все это так, – сказал Уэллс, – то я не поверю, чтобы кое-кто из нас не брал тут свое.

– Мало, слишком мало! – сказал Бенджамен. – Можно делать в десять раз лучшие дела. – Он заметил фигуру уныло бродящего по комнатам Гевелинга. – Возьмите хотя бы сэра Генри. Он уже вложил деньги в «ИГФИ» и делает для немцев бензин на немецких заводах.

– Как же немцы пустили его? – спросил Уэллс.

– Зачем им ехать сюда, если деньги сами приходят к ним. Еще несколько таких умных голов, как сэр Генри, и Германия встанет на ноги!

– Чего доброго, мы выкормим на своей груди Гитлера! – воскликнул Уэллс.

– Лучше сто Гитлеров, чем коммунисты, – сказала леди Маргрет и, встав из-за стола, пошла навстречу Гевелингу.

– Вы не видели леди Мелани? – уныло спросил король нефти, приблизившись к играющим.

Получив отрицательный ответ, он устало вздохнул и побрел прочь. Его унылая фигура медленно удалялась по анфиладе комнат.

Глядя ему вслед, Уэллс рассмеялся:

– А вы говорите, что он умеет устраивать свои дела!

Надушенный, затянутый в новый мундир, Отто с удовольствием оглядел себя в зеркало. Что же, он вовсе не так уж плохо выглядит для человека, прожившего в течение нескольких суток под непрерывным страхом получить в затылок пулю вслед за своим незадачливым шефом. Рейхсвер без малейшей задержки снова зачислил его в свои списки, и даже вместо скромного капитанского галуна на плечах его красуется теперь нарядное плетение майорских погонов…

Но что там столько времени возится старик? Уж не прихорашивается ли он ради такого торжественного дня?

От имени президента и армии Гаусс должен вручить Герингу собственноручное письмо фельдмаршала с выражением благодарности за услуги, оказанные империи в ночь на тридцатое июня. Собственноручное! Говорят, президент давно уже не может произнести «мама» и за него подписывается его сын полковник Оскар Гинденбург. Доставить письмо Герингу поручено Гауссу. Это знаменательно. Армия благодарит Геринга от лица государства, от лица будущего империи. И он, Отто, держит в руках письмо, отпечатанное на бланке президента.

Отто разворачивает лист и в десятый раз перечитывает:

«С “дружеской признательностью”?! Смотрите-ка, они уже “друзья”! А ведь устами старика с этим наци говорит вся старая Германия. Да, черт побери! Швереру-отцу будет над чем подумать, когда Отто расскажет ему последние новости…»

Дверь генеральской спальни отворилась. Денщик отошел на полшага в сторону, придерживая створку. Гаусс не спеша вошел в кабинет. Смешно и жалко выглядели тонкие стариковские ноги в обтягивающих икры бриджах.

Гаусс опустился в кресло, и денщик подал высокие лакированные сапоги. Генерал натянул их с помощью крючков, и ноги его сразу обрели стройность и прочность, приличествующие генералу германской армии.

Гаусс задумчиво глянул на свою сухую, в синих жилах руку и принялся натягивать перчатки.

У Гаусса давно не было такого скверного настроения, как сегодня. Ему, генерал-полковнику Вернеру фон Гауссу, тащиться к этому авиационному капитанишке в генеральском мундире! Но il fallait faire bonne mine aux meauvais jeux[11] ради права стать одним из хозяев страны.

Геринг знал о предстоящем визите Гаусса. Его самолюбие было удовлетворено тем, что благодарность президента будет вручена ему именно этим заносчивым генералом.

Палец Геринга лег на пуговку звонка и не отрывался до тех пор, пока не вбежал камердинер.

– Сегодня – форма лесного ведомства, Клаус!

Он поразит Гаусса великолепием новой, только что придуманной художником формы главы лесного ведомства Пруссии. Розовый мундир с таким богатым шитьем, о каком не мечтали даже императорские камергеры! Розовые штаны с серебряными лампасами! Это должно произвести впечатление на высокомерного старика. К тому же для Гаусса будет еще унизительнее стоять навытяжку перед «каким-то лесничим, перед штафиркой»!

Геринг приотворил дверь в соседнюю комнату:

– И чтобы все было тип-топ!

– Понимаю, экселенц…

Геринг с удовольствием оглядел длинный ряд шкафов, занимающих три стены огромной гардеробной, набитых нарядами, словно у опереточной дивы, и вернулся в спальню. Он сбросил пижаму и остался в полосатых штанах, резинка которых врезалась в огромный живот. Стоя перед зеркалом, он рассеянно поиграл пальцами на губах, затем, что-то вспомнив, подошел к стоящему в углу большому сейфу, замаскированному под секретер, и достал конверт, половина которого была покрыта темно-бурым пятном засохшей крови.