В следующий четверг в Блэкторн прибыл курьер и вызвал меня в ратушу. Я ещё ходил с забинтованным плечом и рукой на перевязи, и всё тело немилосердно болело.

Магистрат Олдборн провёл меня в свой кабинет и сел напротив, за стол, где лежали вскрытые письма.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.

– Думаю, мне удастся сохранить руку, – сказал я. – Вы вернули деньги, которые украл Генри?

– По большей части. Некоторые монеты разлетелись по всему городу, когда взорвался склад. Ходят слухи, что люди иногда находят гинеи прямо посреди улицы. – Олдборн скупо улыбнулся. – Это не единственные хорошие новости.

Он вытащил из ящика стола бумагу и протянул её мне. Это был последний список смертей, напечатанный лишь сегодня утром. Меня интересовала только одна строчка.

Итак, 6544 умерших от чумы на этой неделе. По-прежнему жуткое число. И по-прежнему количество смертей явно преуменьшено. Тем не менее…

– За эту неделю смертей было меньше, – сказал я.

Олдборн кивнул.

– Болезнь пошла на спад.

Впервые за несколько месяцев я ощутил надежду. Впереди ждали тяжёлые дни – тяжёлые месяцы, если сказать точнее, – но наши молитвы наконец были услышаны. Город выживет.

Несколько минут мы с магистратом просто сидели молча. Никто из нас не хотел вспоминать, зачем я здесь. Потом он вздохнул и заговорил, обведя жестом письма на столе.

– Они обманули нас всех.

– Что это? – спросил я.

– В июне, – сказал Олдборн, – Джонатан Уиллс, мой старый секретарь и давний друг, умер от чумы. Или так мы думали. Теперь я понимаю, что его, вероятно, тоже отравили, поскольку в тот же день ко мне явился Генри. Он сидел в этом кресле и предлагал свою помощь. Он принёс вот это. – Олдборн кивнул на письма на столе. – Самые безупречные рекомендации, подтверждающие его личность и профессиональные навыки. Всё подделано, разумеется. А я даже не удосужился проверить.

– Генри рассчитывал, что вы будете в отчаянии, – сказал я.

– И не ошибся. В тот момент я решил, что этого человека мне сам Бог послал. И мы дорого заплатили за мою глупость. Я потерял даже собственную дочь.

Он опустил голову.

– Мы не можем вернуть мёртвых к жизни. Но мы спасли большую часть денег. Это тебе.

Он положил передо мной на стол кожаный мешочек.

– Что это? – спросил я.

– Твоя награда, – сказал он. – За помощь городу. Тридцать гиней – пять процентов возвращённых средств.

– Тридцать… гиней?

Я уставился на кошель. Взял его, держал, чувствуя, как он оттягивает мне руку. Тридцать гиней. Я мог бы жить, не зная горя. Несколько лет.

Я положил мешочек обратно на стол.

– М-м… Я не могу это принять.

Олдборн приподнял брови.

– Почему же?

Мне стало нехорошо.

– Это… Я бы хотел. Но это кровавые деньги.

– Я обговорил всё с лорд-мэром. Он тоже хочет наградить тебя.

– Не важно, – сказал я, ощущая, как сжимается грудь. – Эти деньги украли. А теперь вы хотите отдать часть мне. Они должны служить городу. Я не могу их принять.

Что подумал бы обо мне мастер Бенедикт, если бы я забрал гинеи себе?..

Магистрат Олдборн растерялся.

– Что ж… Может быть, тебе нужно что-то другое?

Неожиданно ответ пришёл сам собой.

– Да, – ответил я.

Олдборн, казалось, ещё больше изумился:

– И это всё?

Я покачал головой.

– Ваши люди нашли тело доктора Парретта?

– Да.

– Тогда я хочу, чтобы его отпели в соборе Святого Павла. И похоронили на кладбище Банхилл-Филдз рядом с женой и сыном.

– Это невозможно, – сказал Олдборн. – Панихида – да. Но правила запрещают хоронить чумных где-нибудь, кроме специальных ям.

– Я знаю, что говорится в правилах. Это не имеет значения.

– Это имеет значение.

Я толкнул кожаный мешочек в сторону магистрата.

– Когда дом доктора Парретта сгорел, – сказал я, – и он сошёл с ума от горя, этот город оставил его на произвол судьбы. И всё-таки он отдал за него жизнь. Он не просто спас меня и моих друзей на том складе. Если бы не он, то эти деньги – и ещё в десять раз больше – пропали бы навсегда. Вы спросили меня, что я хочу, – продолжал я. – Ну так я хочу вот это. Он заслуживает упокоиться рядом со своей семьёй.

Секунду магистрат Олдборн молчал. А потом кивнул.

– Хорошо. Что-нибудь ещё?

– Вообще-то да, – сказал я.

Том улыбнулся, когда я вошёл в лавку.

– Посмотри-ка, кто вернулся.

– А ты думал, что Олдборн меня арестует? – спросил я.

– Я не о тебе.

Он отошёл в сторону, и я увидел Салли. Она улыбалась, прижимая к себе пухлого голубя цвета соли с перцем.

Моё сердце подпрыгнуло.

– Бриджит!

Она заворковала. Я взял её у Салли и погладил по перьям, прижав к локтю сломанной руки. Перевязь вполне могла заменить голубке насест.

– Она прилетела, пока тебя не было, – сказал Том. – У неё не хватает несколько перьев, и она, кажется, повредила крыло, но в общем и целом, кажется, всё в порядке.

Раненое крыло, как и у меня… Я прижал Бриджит к лицу, и она приникла к моей щеке.

– Я беспокоился о тебе.

– Теперь, когда всё закончилось, – сказал Том, – ты поведаешь нам, что происходит?

Я пересказал разговор с Олдборном. Том был очень рад, что я убедил магистрата позаботиться о докторе Парретте.

Я боялся, что мой друг сочтёт меня сумасшедшим, узнав, что я отказался от тридцати гиней. Но Том всё понял сразу.

– Хорошо, – сказал он, но потом удручённо покачал головой. – Хотя, видимо, это значит, что мы снова бедны.

– Не совсем, – сказал я.

Я сунул руку в карман и показал ему ладонь. На ней лежали шесть серебряных монет.

– Тебе дали шесть шиллингов?

– Шесть шиллингов в неделю. По два на каждого из нас, пока не кончится эпидемия.

Том приободрился. Да и Салли тоже. Она глянула на нас поверх повязки своими тёмными глазами енота. Мы не будем жить как короли – отнюдь нет, – но, по крайней мере, нам не грозит голод.

– Думаю, справедливо, что и нам перепало немного благотворительности, – сказал Том. – Это будет кстати.