— Мы отправляемся на рассвете. Пойду к себе.

— Я утомила тебя?

В вопросе сем было немного кокетства, но он, не имея никакого опыта, не распознал его и честно ответил:

— Нет, что ты! Но…

Ценнайра приподнялась на локте, не обращая внимания на то, что простыня оголила ей грудь. Он повернулся, увидел ее наготу, и желание вновь захватило его.

— Ты не хочешь, чтобы другие знали про эту ночь? Про то, что мы любили друг друга? — спросила Ценнайра, понимая причину его смущения.

— Мне кажется… — пробормотал он, теребя одежду и боясь обидеть ее, — если они…

Ценнайра рассмеялась, встала на колени, подползла к нему, обняла, прижавшись губами к его шее и гладя золотистые волосы.

— Если они нас осудят? А я так готова кричать об этом на весь свет.

— Но… они могут не так… Я сомневаюсь…

Она поцеловала его в губы, заставив замолчать, и тут же с улыбкой отстранилась.

— Я промолчу, если ты считаешь, что так лучше. Хотя мне будет трудно скрыть свою любовь. Но я все сохраню в тайне, если ты этого желаешь.

Каландрилл коснулся ее щеки и вновь принялся зашнуровывать рубашку.

— Они могут не понять. — Он неуверенно пожал плечами. — Я не хочу новых разногласий.

— Я тоже. — Ценнайра посерьезнела, быстро соскользнула с кровати и тоже начала одеваться. — Ради нас обоих. С меня хватает и того, что ты меня понимаешь и любишь.

Каландрилл натянул сапоги и пристегнул пояс с мечом.

— Это будет очень нелегко, — заявил он задумчиво.

— Да, мне тоже будет трудно спать одной по пути, — согласилась Ценнайра.

— Мне тоже, — ответил он. — Дера, как я тебя люблю!

Она с улыбкой посмотрела на него, все еще удивляясь своим чувствам, но не подошла, Дабы не распалять его вновь.

— Пусть это будет нашей тайной, — предложила Ценнайра. — Мы заявили о своей любви. Но, кроме нас, о ней знать никому не обязательно. — Она махнула рукой в сторону смятой постели. — И по дороге до Памур-тенга, и дальше мы будем спать порознь.

— Тяжкое испытание, — серьезно проговорил он. — Но я с тобой согласен. Это самое мудрое. Да, пожалуй, до Памур-тенга.

— А что изменится после Памур-тенга? — спросила она.

— В Памур-тенге гиджана-прорицательница подтвердит твою роль, — без тени сомнения заявил он, — и тогда все поймут, что ты с нами. Тогда никто не будет возражать против нашей любви.

— Кроме… — Она коснулась своей груди и тут же перепугалась, что напоминание об этом вновь воздвигнет между ними стену.

— …того, что ты зомби? — с удивительной для себя легкостью произнес Каландрилл. Неужели только из-за этого он столько времени не подходил к ней? Теперь отсутствие у нее живого сердца потеряло для него всякое значение: она та, кто есть. И независимо от того, что заставляло течь кровь по жилам Ценнайры — сердце или колдовство, — щеки ее были розовыми, а губы горячими. Между ними не было больше барьера; Каландрилл видел ее слезы, и они были солеными и совершенно естественными. Именно эти слезы растворили его сомнения и страхи. Он больше не мог думать о ней как о существе, возрожденном из смерти. Точно так же, как не мог думать о себе как об убийце. Когда она плакала, то была просто Ценнайрой, просто его любовью.

— Станешь ли ты другой, когда мы вернем тебе сердце? Станешь ты лучше или хуже? Я люблю тебя сейчас и буду любить тебя тогда. Если кому-то это не нравится, значит, ему не нравлюсь я, и все свои возражения они должны направлять мне.

В слабом утреннем свете Ценнайра радостно улыбнулась, подошла, положила ему руки на щеки и мягко и нежно поцеловала, а потом на мгновение прижала его голову к груди.

— Ты милый, — с любовью в голосе пробормотала она. — Когда мы были в форте и Очен посоветовал мне связаться с Аномиусом, я сказала ему — Аномиусу, — что ты добрый. Я говорила серьезно, а сейчас убедилась, что это так. И все же… — Она отступила на шаг, лаская его лицо влюбленным взглядом, и продолжала: — И все же не осудят ли нас Брахт с Катей?

— Не ведаю, — с грустью ответил Каландрилл. — Да мне и все равно. Они должны согласиться с прорицаниями гиджаны.

— Тебе не может быть все равно, — с волнением в голосе заявила Ценнайра, словно они поменялись ролями. — Дабы уничтожить Рхыфамуна, между вами не должно возникать распрей.

Каландрилл с вызовом пожал плечами: он любит эту женщину. Как могут товарищи его возражать против этого? Особенно если гиджана подтвердит ее искренность?

Ценнайра поняла, что в подобного рода делах она намного мудрее и опытнее Каландрилла. На мгновение она вспомнила свое прошлое, которое предпочла бы навеки забыть, и тех невинных юношей, кои, как и он, любили ее. Они, как и он, не интересовались чужим мнением, они были ослеплены похотью и любовью. И им пришлось дорого заплатить за осознание того, что друзья часто бывают не теми, кем представляются человеку, одурманенному страстью. И она не могла позволить себе, чтобы подобное повторилось сейчас. Она обязана сделать это ради него и ради себя. И ради великой цели.

— Я не хочу стать яблоком раздора между тобой и твоими товарищами, — заявила она и коснулась пальцами его губ, не позволяя ему возразить. — Нет, выслушай меня. Я люблю тебя. Будь на то моя воля, я бы каждую ночь до скончания мира проводила в твоих объятиях. Но сейчас воздержусь от этого, дабы не вызывать ссор. То, что Брахт не называет меня больше врагом, — большое достижение. Не нужно усугублять.

— Я же говорю тебе о том, что случится после Памур-тенга, — возразил Каландрилл. — После того как прорицательница скажет свое слово, Брахту нечего будет возразить.

— Кроме того, что у меня нет сердца, — сказала Ценнайра. — Против этого он может возражать.

— Нет! — яростно воскликнул Каландрилл. — Если я не возражаю, то почему он должен…

— Но ты возражал, — перебила она. — И совсем недавно.

Каландрилл почувствовал, что краснеет, вздохнул и пожал плечами.

— Извини, — глухо пробормотал он, — я был глупцом.

— Нет, глупцом ты не был, — мягко сказала Ценнайра. — Ты был обычным человеком, и, как таковой, ты чувствовал отвращение.

Ценнайра говорила с улыбкой, не желая обижать его, и все же Каландриллу стало стыдно. Почувствовав его смущение, она подвинулась к нему и нежно погладила по волосам и щеке.

— Я тебя ни в чем не виню, — пробормотала она, — не проси у меня прощения, ибо в этом нет необходимости.

Он взял Ценнайру за руки и слово в слово повторил ее фразу, и они оба улыбнулись.

— Но Брахт, — продолжала она, — остается обыкновенным человеком. Я ему не нравлюсь, и он может не одобрить нашу любовь. Поэтому лучше никому ее не показывать.

— Я этого не стыжусь, — возразил Каландрилл…