— Чур, я первый! — сказал Исин, и, не дожидаясь, что ему ответят товарищи, погнал коня в воду. От брызг кони попятились, но люди удержали их.

На берегу, они спешились, и вытерли коней. Гаврила, водя рукой по конской шкуре, оглядывался и качал головой.

— Чудно, — наконец сказал он. — Такое место, а ни дороги, ни тропинки….

— Лес, — ответил Избор, посмотрев за спину. Река, потревоженная их вторжением, успокоилась, поднятую переправой муть унесло, и желтая полоса песка казалась сплетенной из соломы рогожей, что проложили по дну.

— Верно, — согласился Гаврила, — Лес. Тем более, звериные следы должны быть. А где они, следы-то?

Трава перед ним стояла прямая и сочная, но нигде нее было видно ни сломанных веток, ни притоптанной травы, ни клочков шерсти на ветках.

Поприщ через пять они вышли-таки к дороге, а там дело пошло легче. Весь день дорога безмятежно текла им под ноги, обтекая неприятности. Они проскакивали деревеньки, объезжали городки, и никто не гнался за ними, не пускал стрел в спину, не грозил лишить жизни не с земли, ни с воды, ни с воздуха.

День уже клонился к закату. Солнце, измотавшееся за день не меньше их, готовилось нырнуть в облака, и все ниже спускалось к виднокраю. Гаврила на глазах мрачнел. Беспокойство копилось в нем, как гной в ране. Пока его было мало, оно не причиняло ему боли, только беспокоило иногда, когда мысль натыкалась на необъяснимое, но со временем этого гноя в его душе скопилось столько, что любое происшествие, любой случай он рассматривал как непонятую ими и оттого боле страшную угрозу.

Что-то внутри ворочалось и просилось наружу — криком ли, действием ли. Он не знал, что и как нужно сделать, но знал, что хоть что-нибудь сделать нужно.

Сомнения, что жили в нем, постепенно превращались в уверенность, но он молчал. Избор, ехавший рядом, посматривал то на него, то на Исина. Хазарина ничего не волновало. Скорее всего, он сейчас вспоминал рассказ Гаврилы о пирах, что в Киеве, да золотой посуде, что князь Владимир раздавал своим соратникам.

До Киева оставалось всего ничего, и нетерпение гнало его вперед. В предвкушении обещанных Гаврилой радостей он оглядывался, и его улыбка освещала дорогу не хуже солнца. Гаврила, напротив, выглядел мрачным.

Глядя как сотник вертится в седле, Масленников нарушил молчание и выругался.

— Что злой такой? — спросил Избор.

— От злости, — невнятно ответил Гаврила.

— Случилось что? — насторожился Избор.

Гаврила так и не стряхнувший с себя мрачности и подавленности ничего не ответил. Избор не стал донимать вопросами, только скакал рядом. Их кони проскакал почти поприще, когда богатырь все-таки выдавил из себя.

— Не знаю… Что-то…

Он молчал, но Избор не спешил, и, в конце концов, Гаврила проворчал.

— Видно у меня одного душа о деле болит…

— Да ладно тебе… — остановил его Избор. — Толком скажи. Случилось чего?

— Толком?

Гаврила задумался, облекая в слова свои мрачные размышления.

— Чудно, — наконец сказал он. — Раньше как не оглянешься, обязательно кто-то за спиной торчит, в затылок дышит. То на ковре, то на орле…

Он замолчал.

— А сейчас? — спросил Избор.

— А сейчас благодать. — Гаврила поднялся в стременах, оглядел небо позади и впереди себя. — Хоть через степь езжай.

— Чему же удивляться? — ответил подоспевший к разговору хазарин. — Вон куда ушли. Почитай неделю бегаем.

Гаврила зло посмотрел на Избора.

— Если б мы в Царьград должны были бы талисман донести, а оказались тут, то нас бы может и не нашли… А так… Должно быть наоборот. Чем ближе к Киеву, тем больше засад должно быть. Мышеловку то ведь перед норой ставят.

Ему никто не ответил. Деревья медленно плыли мимо них, огражденные кустами.

Слова Гаврилы что-то изменили в каждом из них. Исин, шевеля губами, смотрел в небо и на лице его постепенно появлялось выражение озабоченности. Воевода напротив смотрел в землю. Для него слова Гаврилы оказались ключом, что отпирал доселе закрытую дверь. Он по-новому посмотрел на все то, что произошло за эти несколько дней.

— Ты думаешь… — начал было Избор. Но Гаврила перебил его, словно боялся, что тот напрямую скажет то, о чем он только думал.

— Я всегда думаю. А вот теперь особенно. И все главное больше о неприятностях. Почему это они нас в покое оставили?

Избор тоже думал над этим, но для себя он нашел ответ.

— Потеряли, — уверенно сказал он. — Сколько уж бегаем, следы путаем. Да и талисман, наверное, помогает.

Гаврила только хмыкнул. И слепой бы увидел, что уж он-то так не думает.

— А ты что думаешь? Почему так?

— Вот это и есть самое интересное, — сказал Гаврила. — Похоже, что они либо испугались нас, либо потеряли к нам всякий интерес.

— Это было бы здорово! — Сказал Исин.

— Что?

— Ветер в спину и сознание того, что неприятности кончились, что ни одна сволочь не стоит у нас на пути.

— Да, — задумчиво сказал Гаврила. — На счет сволочей ты правильно говоришь. Вот и ветер второй день в спину.

Сказав это Гаврила помолчал, а потом встрепенулся, взгляд его стал жестким.

— Ветер? Ты проверял?

— А чего его проверять? — недоуменно переспросил Исин. — Подставь щеку.

Ни слова не говоря Гаврила поднял голову к небу. Легкие облачка там двигались наперерез им. Гаврила молчал, и его молчание было тягостным, словно надвигающаяся непогода. И когда упали первые капли дождя, он сказал:

— Переждем. Что мокнуть зря.

Они свернули в лес. Здесь под древесными кронами дождь почти не чувствовался, только сильнее обычного шумели листья наверху. Они ехали молча. Каждый думал о своем. Потом Исин, замыкавший цепочку, спросил:

— А что он может, талисман-то?

— Как это «что может»? — не понял его Избор. Он помолчал, соображая то ли обругать хазарина на недогадливость, то ли ответить. Решил ответить.

— Висеть может, блестеть может… Русь, само собой от раззору…

— Да нет, — остановил его тот. — Я о другом.

Избор замолчал, и он посмотрел на Гаврилу, словно от него ждал ответа на свой вопрос.

— Ты, я помню, рассказывал, как он Избора по кругу гонял, все уйти не давал.

— А! Это…. Ну перво-наперво конечно Русь.

— Это мы знаем, — перебил его Избор, — еще что скажешь?

— Кому его нести он сам выбирает.

— Это еще как? — удивился Исин.

— А так. А самое главное — он сохраняет целое! Пока ты добром его не отдашь в другие руки, он все будет держать вместе.