Мать встала у нее на пути, когда она направилась к пассажирской двери.

– И что ты сейчас делаешь? Ответь мне. Вайолет? Я с тобой разговариваю!

Но Вайолет просто оттолкнула ее и дернула ручку. Поняв, откуда идет звук, она распахнула бардачок. Внутри лежал сотовый телефон. Дешевый. Возможно, с предоплатой. Вайолет поднесла его к лицу матери почти вплотную. Ее гнев был таким же чистым и электрическим, как эйфория от любого наркотика.

– Тебе было недостаточно? – закричала она. – Тебе было недостаточно стоять между мной и Роуз, когда она была с нами? Тебе правда так нужно было продолжать это делать после того, как ее не стало?

Выражение лица матери стало самодовольным, и Вайолет уже знала, что вот-вот услышит нарочито отчетливый полушепот, которым она всегда разговаривала в состоянии слепой ярости.

– Почему ты вдруг решила, что Роуз не стало? Не ты ли утверждала, что видела ее на днях?

Вайолет снова помахала мобильником, и Джозефина попыталась выхватить его из рук дочери. В конце концов, согнувшись, они стали бороться за дешевый кусок пластика. Клавиши пищали под их пальцами, и Вайолет невольно подумала, что ее мать не знает, как перевести эту штуку в беззвучный режим. Джозефина ничего не знает о технике. Бумажная почта была показательным примером.

Одно быстрое злобное движение – и пальцы матери оказались на ее лице, царапая ее левый глаз накладными ногтями со свежим маникюром. От боли перед глазами Вайолет запрыгали мерцающие красные звездочки, ей стало плохо, как от бэд-трипа. Инстинктивно она отпустила телефон и схватилась за ноющее нижнее веко, а Джозефина бросилась в лес.

Вайолет последовала за ней. Она заметила, в каком направлении трещали ветки и шуршали листья, и побежала быстро и тихо, как лиса. В лесу она ориентировалась лучше. Деревья были ее стихией – не зря ее назвали в честь струнного инструмента. В то же время для ее матери – горделиво-чопорной, оторванной от всего, кроме себя, – вся природа, весь мир были одной слепой зоной.

Вайолет нашла мать сидящей на поваленном бревне у воды, по-девчачьи скрестив ноги, словно ожидая появления поклонника.

– Где телефон? – резко спросила она.

Джозефина обернулась на звук.

– Попробуешь угадать? – отозвалась она мелодичным, ехидным голосом, от которого Вайолет затошнило. Подумать только: все эти годы она позволяла матери убеждать себя, что она была проблемным ребенком. Но если кто и был «анфан терибль», то только Джозефина.

– Нет, только не говори, что ты бросила его в ручей.

Ее мать всплеснула руками.

– Упс.

Вайолет постаралась убедить себя, что это не имеет значения. У нее по-прежнему оставались письма «Роуз». А еще у нее оставался листок бумаги, который она нашла на столе Джозефины. Сначала она подумала, что это было одно из заданий Уилла. Но эти буквы… В последнее время Вайолет слишком часто видела этот патологически аккуратный стиль. Ей потребовалось всего несколько секунд, чтобы понять, что это был образец почерка. Джозефина использовала что-то – вероятно, старую тетрадку Роуз, – чтобы скопировать форму и особенности каждой буквы алфавита, как ее писала Роуз.

Свой собственный телефон Вайолет держала в руке.

– Я знаю, что это ты писала мне, мама.

– Ой, давай ты просто… – Ее мать подняла взгляд на луну и издала недовольный звук, словно Вайолет портила пейзаж. – Если ты так много знаешь, зачем ты вообще сюда приехала?

– Я приехала разобраться с тобой. Как будто у меня получилось бы сделать это дома, где папа и Уилл постоянно вмешиваются. Как будто мне нужно, чтобы все вы опять объединились против меня, как сегодня за ужином.

– Они защищали меня, Виола. Потому что я права. Потому что именно тебя нужно поставить на место.

– Они тебя не любят, они тебя боятся! Я была так рада, что увижу Роуз! Неужели ты не понимаешь?

Вайолет, которая ненавидела и боялась свою мать, пожалуй, больше всего на свете, даже не подозревала, что Джозефина так бессердечна и коварна – ни когда проводила пальцами по самой первой восковой печати, ни когда кропотливо продумывала ответы. В глубине души, где-то очень глубоко, она искренне верила, что сестра скучает по ней. Она верила в это, когда предупреждала обо всем на работе. Она верила в это, когда собирала свой рюкзак и прощалась с единственными людьми в свободном мире, которым не было на нее плевать.

– Какого черта ты вообще начала мне писать? Почему именно сейчас?

– Из-за того, что ты написала в своем дневнике.

От безнадежности Вайолет стиснула зубы.

– Почему ты все еще читаешь мой дневник?

– Ох, Виола, прекрати этот спектакль. Мы обе знаем, что ты хочешь, чтобы я читала твой дневник. После того, как мы ссоримся, ты пишешь вещи в духе «Мне так плохо из-за того, как я обошлась с мамой» и оставляешь его на видном месте, чтобы я его прочитала.

Сейчас было не время спорить о том, что под матрасом – это не видное место. Так же, как и любой другой тайник, который испробовала Вайолет: наволочка, ящик для носков, коробка с гигиеническими салфетками «Лайтдейс».

– Так что же я написала такого, что стоило всего этого?

– Все эти вещи о моем деспотизме. Ты писала, что, возможно, он вызывал у Роуз желание покончить с собой. Ты писала, что именно из-за него моришь себя голодом.

Теперь Вайолет вспомнила эту запись. Она писала о саллекхане, признавая, что единственное, что ее останавливает, – это мысль о том, что именно мать найдет ее умершей во сне. «Не могу представить, что она будет плакать обо мне, – писала Вайолет. – Скорее уж она оденет меня в то, что ей нравится. Или отхлестает по щекам, зная, что я никому не смогу рассказать».

– Ты была такой бесчувственной, – сказала Джозефина. – Такой злобной. Я чувствовала, что тебе нужно напомнить… Роуз любила меня. Даже когда мы с ней не ладили, она любила меня. Она никогда не была такой, как ты.

Вайолет понадобилась секунда. Она думала, что мать отправила ее в Фоллкилл, потому что она кричала: «Здесь Роуз! Вы видели? Я видела ее!» А теперь всего одно слово обрушилось на нее с силой товарного поезда.

– Суицид. В ту ночь, на кухне… Я произнесла слово «суицид». – Конечно, Вайолет думала о своем собственном, произнося его, но мать, неизменно нарциссичная, вставила это слово в тот контекст, который имел значение для нее.

– Да.

– И тебе приходилось делать вид, что Роуз все еще жива, потому что ты скрыла от нас ее самоубийство. – Вайолет сделала глубокий вдох. Телефон дрожал в ее руке. – Ее прощальное письмо на самом деле было предсмертной запиской, ведь так?

Джозефина отвернулась к воде.

– Прием! Земля вызывает Мать. Ответь мне. Это была ее предсмертная записка, ведь так?

– Тссс, – прошипела Джозефина. – Говори тише.