— Так, так.

Надзиратель глубоко вздохнул:

— Так точно, господин капитан. Я же знал, что это его не обрадует. Взаперти же он ни напиться не может, ни бабу поколотить.

— Это все, — сухо сказал Кунце. Надзиратель был уже у двери, когда Кунце бросил вдогонку: — Доставить обер-лейтенанта Дорфрихтера на допрос.

Надзиратель повернулся кругом:

— Прямо сейчас, господин капитан?

— Да, прямо сейчас! — повысил голос Кунце.

— Слушаюсь, господин капитан, — надзиратель отдал честь и покинул помещение.

Кунце поднялся и стал мерить помещение большими шагами взад и вперед, он ждал того изнуряющего нервы напряжения, которое охватывало его перед каждой словесной дуэлью с Дорфрихтером: предвкушение радости, страха, тоски, ожидание какого-то чуда и бог знает чего еще. Раздираемый противоречивыми чувствами: с одной стороны, стремлением уничтожить, сломить, убить своего визави, а с другой — надеждой на участливое слово, дружественный жест, признательный взгляд, — Кунце не находил себе места. «Вот что такое Любовь, — подумал он, — не только то легкомысленно и безответственно используемое слово, а нечто всеобъемлющее, какое-то непреодолимое стремление, которое и приводит к тому, что Медея убивает своих детей, Антоний предает Рим, а Офелия теряет рассудок». Как ужасно играет судьба с аудитором-капитаном средних лет, который уже полагал, что все его сумасбродства юности остались позади.

Раздался дробный топот приближающихся шагов. Кунце умышленно не вызвал лейтенантов Стокласку и Хайнриха — свидетеля и ведущего протокол — их присутствие предписывалось инструкцией. Он хотел первые минуты допроса быть с Дорфрихтером один на один.

В комнату вошли трое — заключенный, надзиратель и охранник. По выражению лица надзирателя Кунце понял, что тот заметил отсутствие обоих лейтенантов. Без сомнения, тот решил, что капитан придумал что-то новое, чтобы заставить арестованного заговорить. Что же, черт побери, таит в себе этот Дорфрихтер, что все, кто входит с ним в контакт, начинают ему симпатизировать? Вероятно, долго ждать не придется, когда и этот надзиратель начнет переправлять письма из тюрьмы, если он уже давно этим не занимается.

Наконец они остались одни. Дорфрихтер с абсолютно отсутствующим видом стоял вытянувшись посередине комнаты.

— Вольно, — сказал Кунце, стараясь, чтобы голос не выдал его внутреннего волнения. — Садитесь, Петер. — Он впервые назвал обер-лейтенанта по имени. Если он думал этим достичь какой-то дружеской атмосферы, то глубоко заблуждался.

— Вы негодяй, — пробормотал без всякого выражения Дорфрихтер.

Оскорбление не застало Кунце врасплох. Где-то в подсознании он даже ожидал этого и позднее спрашивал себя, не потому ли он организовал эту встречу с глазу на глаз.

— За это я могу посадить вас на хлеб и воду, — заметил он.

— Почему же вы не делаете этого? Это было бы последней каплей, которая переполнит чашу.

— Черт побери, Дорфрихтер, поймите же наконец, я не ваш палач! Я выпущу вас на свободу в тот же миг, когда буду убежден в вашей невиновности!

— Да, но до этих пор вам удалось погубить мою семью, мою карьеру и мою репутацию как человека и офицера. — Он глубоко вздохнул. — Это вы передали в газеты историю с Хаверда. Вы хотели довести до гибели мою семью, и вам это удалось. И вы позаботились о том, чтобы я узнал о связи моей жены с другим!

— О чем вы, собственно, говорите?

Дорфрихтер приблизился на шаг.

— Вы выследили надзирателя Туттманна и приказали его арестовать. На его место вы поставили шпика, а я, идиот, передал ему письмо моей жене. Даю голову на отсечение, что письмо не было доставлено и что оно лежит в вашем столе. Потом вы подсунули мне сегодня эту газетную утку. Что это все значит? Что вы, собственно, за чудовище? Ну ладно, вы хотите, чтобы меня повесили, — тогда вешайте! Но не уничтожайте меня по частям!

— Уймитесь, господин обер-лейтенант. Оскорбления, которые я от вас услышал, должны иметь предел.

— Вы никогда не услышали бы их вообще, если бы у вас не была такая нечистая совесть.

— Нечистая совесть? Это еще почему?

— Не заставляйте меня вдаваться в подробности. Вы извращенец, господин капитан, — вы садист! Вы мучаете меня, потому что это доставляет вам удовольствие. Вас совсем не интересует истина. Истина для вас пустой звук. Вам нужно только одно: чтобы я ползал перед вами на коленях и лизал сапоги.

В ярости Кунце грохнул кулаком по столу.

— Ну, с меня хватит! — закричал он. — Еще одно слово, и я до конца вашей жизни буду гноить вас в тюрьме!

Его переполняла убийственная ненависть к этому человеку. Если бы у него под рукой был пистолет, не моргнув глазом он бы выстрелил в эти бессовестные и все понимающие глаза. Несколько секунд он был вне себя от гнева и вынужден был ухватиться за стул. Никогда еще ему не доводилось испытывать такую вспышку чувств. Это было ужасным мгновением. Он отодвинул стул и подошел к окну, повернувшись к Дорфрихтеру спиной.

— Вы сошли с ума, — сказал он.

Человек за его спиной сделал какое-то движение.

— Вы предали огласке дело с Хаверда для того, чтобы разрушить мою семью, ведь так?

— А ее еще нужно было разрушать?

— Что вы имеете в виду?

Стремление сделать этому человеку больно все еще жило в нем.

— Возможно, ваша жена ждала только случая, чтобы от вас отказаться. — Он повернулся: мука в глазах арестованного неожиданно поколебала его злость, пробудила стремление как-то утешить и успокоить. — Да не принимайте вы все это так близко к сердцу. Она этого не стоит. Ни одна женщина этого не стоит, — мягко добавил он.

Дорфрихтер, чей взгляд был обращен в пустоту, повернулся к Кунце:

— Вы говорили, что вы не женаты.

— Да, я не женат.

— Тогда откуда же вам знать, чего она стоит? — Он ждал ответа, но, когда его не последовало, продолжал: — Зачем вы затеяли эту игру с утренней газетой?

Кунце снова отвернулся.

— Здесь вопросы задаю я, господин обер-лейтенант.

— Тогда задавайте какие-нибудь!

— Это вы разослали циркуляры?

Дорфрихтер громко расхохотался.

— Нет. Сколько мне еще это повторять? Мне иногда кажется, что мы, как дети, разыгрываем какой-то спектакль. Вы мне позволите один совет, господин капитан? Попросите, чтобы у вас это дело забрали. У вас и до этого были ничтожные шансы его раскрыть, а теперь вообще никаких.

Кунце позвонил в колокольчик, лежавший на его столе.

— Господина обер-лейтенанта препроводить снова в его камеру, — сказал он вошедшему унтер-офицеру и обратился к Дорфрихтеру: — Вы можете подождать надзирателя в приемной.