— Люди добрые! Что тут долго мудрить! Наш Овруцкий — человек серьезный, партийный, мы его знаем не один год. Он нам не враг. Правильно он все сказал, и нечего морочить голову себе и другим. Давайте создадим артель! Свезем в одно место наше добро и начнем действовать. Государство поддержит нас семенами, машинами, а там дело у нас как-нибудь пойдет. Одним словом, товарищ Овруцкий, пиши меня первым в список…

Сперва колонисты сидели тихо, внимательно прислушиваясь к каждому слову кровельщика, но когда он закончил, поднялось такое, что Овруцкому пришлось стучать костылями по столу. Набросились на Шмаю чуть ли не с кулаками. И его счастье, что он был не из пугливых…

— Он нас по миру хочет пустить, разбойник!

— Решил погубить нас!

— Ему легко говорить, Шмае! В любую минуту возьмет свой молоток и ножницы, топор да пилу и полезет на крышу. Она его и прокормит. А нам как жить, если в артели будет плохо? Мы крыш чинить не умеем…

— Конечно, вырос бы он на этой земле, тогда бы дорожил ею. А то ему что земля, что крыша, что сруб — один черт!..

— Ну чего, соседи, напали на человека? Разве он плохо обрабатывает свой участок, огород? Лучше многих из вас!..

— Для артели такой мастеровой, как Шмая, — находка! Придется много строить, а кто лучше нашего разбойника знает в этом толк?..

Последние слова немного охладили горячих колонистов, и Шмаю оставили в покое.

Но, как известно, человек никогда не знает, откуда ждать удара. На сей раз он был нанесен ему с фланга, в собственном доме.

Не успел он переступить порог, как жена набросилась на него:

— Что это ты там наболтал? Зачем тебе снова лезть в драку с этими душегубами, с Цейтлиными? Тебе нужно больше, чем всем? Верно, хочешь, чтобы они пришли ночью и подожгли наш дом, отравили телушку, выбили все стекла так, как сделали у Овруцкого?.. Они никого не боятся. Хочешь остаться без стекол? Зачем ты первым записался в артель? Ты разве не знаешь, что сказал Авром-Эзра?

— Откуда мне знать, что он там гавкает!

— Так слушай! Он заявил: кто первым запишется в артель, тому первому проломим голову, подожжем хату, выбьем все стекла…

— Глупенькая ты моя, чего же ты горюешь? Стекла, говоришь, выбьют. Ну и что? Дело ведь к весне идет, а без стекол весною даже лучше — больше свежего воздуха будет в доме. Будешь жить, как на даче…

— Подумайте только! Он еще смеется! Разве ты не знаешь этих зверей? Они тебе кости переломают…

— У меня, дорогая, кости крепкие, и не так-то просто их переломать. Банда Цейтлина — это маленькая кучка, а нас, честных людей, — тысячи. Кого же нам бояться? Петлюру, Деникина, Врангеля и других баронов — всех одолели, так неужто не справимся с кучкой паршивцев?

— Ты, видно, думаешь, дорогой мой муженек, что я возьму нашу единственную телку и отведу ее в твою артель?

— Почему это — «моя» артель? Если не ошибаюсь, то она также и твоя!

— Ну, словом, ты записался, ты и иди! А если там будет хорошо, ударишь мне телеграмму… Горе мне с тобой! Только-только на ноги стали, а ты хочешь все разрушить…

— Кто это, скажи, собирается разрушать твое имение, твои экономии? Всю жизнь ты мучилась, батрачила у этих Цейтлиных, спину гнула на них, дети на них работали. Хорошего дня не видела и еще раздумываешь: идти в артель или не идти? Стыдно!

— А там, в артели, тебе уже все приготовили? На блюдечке с золотой каемочкой все поднесут?

— А кто тебе должен приготовлять и подносить? Что ты мелешь? Сама видишь, что делается, Цейтлины снова голову подняли. Ради того ли мы кровь проливали, чтобы кланяться этим паразитам?.. Будет артель, им конец придет!

— Я тебе уже сказала: каждый сходит с ума по-своему! Хочешь, иди, записывайся! — со слезами на глазах сказала Рейзл. — А меня не неволь. Кто знает, как оно там будет, в твоей артели…

Шмая улыбнулся и покачал головой:

— Никто тебе не выдаст векселя, что в артели мы с первого же дня заживем, как в раю. Трудно будет… Дело новое, непривычное. И Москва не сразу строилась. Но как себе постелишь, так и будешь спать. Как будем работать, так и жить будем…

— Ну хватит! Это тебе не на собрании, — сердито перебила его жена. — Все это я уже слыхала от Овруцкого и от того, что из города приезжал, из райкома… Ты записался, ну и радуйся! Иди туда, в артель, а я еще обожду. У меня не горит…

— Э, моя дорогая, это уж совсем не по-нашенски. Нехорошо! Стало быть, хочешь прийти на все готовенькое? Этого я от тебя не ожидал, нет…

— Отстань от меня! Я уже сказала: позовешь меня, если там будет хорошо. Я тогда надену свои новые тапочки и не пойду, а побегу в артель. Но если я и тогда не приду, то знай, что я с детьми и телушкой ушла из дому…

— Ну, это уж совсем ни на что не похоже! Значит, бросаешь меня? Остаюсь холостяком? Выходит, нужно мне уже подыскивать себе невесту? — рассмеялся Шмая.

Рейзл умолкла, но через несколько минут все началось сначала.

Весь вечер они ссорились. Рейзл, однако, не могла развернуться вовсю. Своими шутками Шмая каждый раз сбивал ее и невольно приходилось улыбаться там, где было не до смеху. Всю ночь они не спали, и кто знает, насколько затянулся бы их спор, если б в дело не вмешался почтальон.

Случилось это ранним утром. Пришло письмо от Сашки. В конверте, кроме письма, была фотография, вызвавшая восторг и у Шмаи и у соседей, которые тут же сбежались взглянуть на найденыша — крепкого, чернявого паренька со стриженой головой, курсанта военного училища.

Карточка пошла по рукам, и девчата дольше всех любовались ею.

— Ну как, девки, подходящий жених? — подмигивал им Шмая-разбойник, и смущенные девчата вихрем вылетали из его дома.

— Видали солдатика? Вылитый отец!

— Шмая, а он тоже такой разбойник, как ты?

— Кто его знает… По карточке, видать, толковый хлопец…

— Конечно… Яблоко от яблони далеко не падает…

Отец сиял от счастья.

А через несколько дней Шмая-разбойник оделся потеплее и, взвалив на плечи свой верный солдатский мешок, стал прощаться с родными. Жена отговаривала, умоляла его отложить поездку до весны. Как же можно в такое время оставлять дом, когда все в поселке пошло вверх тормашками? Малыш Мишка тоже упрашивал отца не уезжать, плакал, но на Шмаю и