Вельстил ощутил прилив усталости. Надо будет выйти в город одному, подкрепиться.

— Что ты пишешь? — заговорил он.

Чейн поднял голову:

— Заметки о Древинке и ее нынешней политической структуре. Когда я налажу прочные отношения с Гильдией Хранителей, я смогу и дальше вести хроники этого края.

Глядя на то, как держится сейчас Чейн, очень легко было забыть, каким хищным и жестоким дикарем он, бывает, становится. Вельстил ощутил странную умиротворенность вопреки всей омерзительности того, что намеревался совершить.

— Мне нужно в город, — сказал он. — Очень тебя прошу — оставайся в трактире, не… не отвлекайся от своих заметок. В городе неспокойно, и нам не следует своими действиями привлекать внимание Магьер.

— Она здесь, в городе? Ты уверен?

— Да, но толку ей от пребывания в городе будет немного.

— Ты ведь знал, что так случится, когда убил Бускана, — сказал Чейн. — Ты знал, что Верени закроют доступ в замок и дампир не сможет добраться до архивов.

— Я это подозревал.

Чейн развернулся к нему, сев боком и одной рукой опершись о высокую спинку кресла.

— Подозревал, но не был уверен? Мой создатель Торет мог кормиться, оставляя при этом жертву в живых, просто затуманивая ее память. А ты разве не можешь так?

— Да, я обладаю подобным умением, которое однажды применил к твоей маленькой Хранительнице, — ответил Вельстил, сделав вид, что не заметил, как помрачнело лицо Чейна. — Но, как я выяснил, объект при этом должен быть спокоен, должен хотя бы отчасти доверять мне, иначе ничего не получится. Такие способности хорошо развиваются на практике, а мне нечасто приходится прибегать к ним. Он поднялся, запахнул плащ. — Оставайся здесь, пиши. Я скоро вернусь.

— Ты идешь кормиться? — спросил Чейн.

Вельстил взял небольшой мешок и молча вышел из комнаты.

Внизу, в общей зале, было почти пусто, но трактир располагался в богатом квартале. С наступлением ночи посетители по большей части либо расходились по своим комнатам, либо отправлялись в город искать развлечений. На улице перед трактиром тоже было тихо, лишь бродили небольшими отрядами стражники в красных плащах. Только раз на своем пути Вельстил приметил двоих солдат в светло-желтых плащах — они торчали под навесом пивной.

Вельстил бесшумно шел по улицам, пока не убедился, что ни впереди, ни позади него не видно ни единой живой души, затем повернул в узкий неосвещенный переулок, направляясь к бедным кварталам, располагавшимся на окраине города.

Убийство само по себе его не беспокоило. Он несколько раз убивал — и достаточно жестоко — в Беле, чтобы завлечь туда Магьер. Даже когда он был еще смертным, приговаривать преступников к смерти и безжалостно подавлять крестьянские бунты составляло часть его повседневных обязанностей. То, что необходимо, порой бывает отталкивающе, вот и все.

Смертный, питаясь, так или иначе пожирает чью-то жизнь. Живая плоть поглощает вещества, которые может разложить на составные части и использовать для продолжения своего существования. Наслаждаясь сыром, хлебом и ломтиками жареной баранины, элегантно сервированными на дорогих блюдах, Вельстил ни на минуту не задумывался о том, что его трапеза стоила жизни барану.

Питание в его новом, посмертном существовании представляло собой куда менее приятный процесс.

Из дверей таверны вышел, пошатываясь, пьяный матрос. Вельстил замер в тени узкого прохода между таверной и соседним зданием. Когда матрос поравнялся с Вельстилом, тот сгреб его за шиворот и рванул к себе.

Он ударил кулаком по затылку матроса, и жертва, потеряв сознание, осела наземь. Хотя Вельстилу нестерпимо было даже прикасаться к такому вот низкорожденному быдлу, не говоря уж о том, чтобы кормиться им, искать источник питания среди аристократов было неприемлемо, разве что если не оставалось другого выхода. Опустившись на колени, Вельстил вынул из мешка шкатулку орехового дерева, покрытую искусной резьбой, и открыл ее.

Изнутри шкатулка была выложена мягкой тканью, и на этом ложе покоились три железных стержня длиной с ладонь, небольшая бронзовая чаша и пузатая бутыль из белой глины, с обсидиановой пробкой.

Вельстил вынул стержни — на каждом из них посредине была петля — и составил их в маленький треножник. Внутреннюю поверхность бронзовой чаши покрывали до самого верха концентрические круги с начертанными между ними магическими символами. Вельстил полгода трудился над этой чашей, используя то немногое, что запомнил, когда помогал Убаду мастерить бронзовый чан, — а то дело само по себе заняло не один год. Вельстил понял не все из того, что видел, но и того, что понял, ему оказалось достаточно. Хотя чаша не имела той силы, что бронзовый чан Убада, она хорошо служила скромным потребностям Вельстила. Сейчас он бережно установил чашу на треножник.

В белой бутыли хранилась трижды очищенная вода, которую Вельстил кипятил в специально подготовленном медном сосуде всякий раз, когда у него появлялась возможность обновить содержимое бутыли. Он выдернул пробку и налил в чашу воды — ровно до середины.

Затем Вельстил перекатил матроса на спину. Как много жизненной силы терялось при простом высасывании крови и как мало ее на самом деле получал вампир! Способ Вельстил а был куда более эффективен и куда менее отвратителен. Он вынул кинжал, проколол кожу на запястье матроса и подождал, пока на лезвии кинжала не соберется лужица крови. Наклонив лезвие, Вельстил уронил в чашу одну-единственную каплю ярко-красной влаги.

Кровь начала растворяться, и он запел заклинание.

Воздух вокруг него налился пустынным жаром, но сам Вельстил ощущал, что он становится все влажнее — куда влажнее, чем бывало даже в сыром климате Древинки. Кожа на лице матроса начала стремительно иссыхать, съеживаться и в конце концов, потрескавшись, лопнула. Когда сердце жертвы остановилось, Вельстил тоже прервал свой напев. Матрос был совершенно пуст. Даже его глаза высохли бесследно, остались лишь пустые, обтянутые кожей глазницы.

Вода в чаше поднялась до краев и приобрела такой темно-красный цвет, что ограниченное зрение смертного сочло бы ее просто черной. Вельстил бережно снял чашу с треножника, запрокинул голову и вылил себе в рот ее содержимое.

Поглощать такое количество жизненной силы в ее чистом виде было не очень-то приятно. На вкус она сильно отдавала железом и оседала на языке жгучей солью. Затем струя влаги достигла его желудка и мгновенно разошлась по всему телу.

Вельстил дрожащей рукой поставил чашу на место, затем с силой уперся обеими ладонями в землю, чтобы сохранить равновесие. В юности он как-то пошел е "капитаном отцовской стражи в таверну и там выпил первую в своей жизни кружку крепкого пива. Это было приятно до тех пор, пока он не попытался слишком быстро встать. То, что он выпил сейчас, было намного крепче, и ему пришлось переждать, не поднимаясь на ноги, пока наихудшие ощущения не останутся позади.