Я помедлил. Затем зачерпнул полную ложку. Старинное армейское правило гласит: «Никогда не отказывайся от возможности поесть и возможности поспать», поскольку никто не знает, когда представится следующая возможность осуществить то или другое. Поэтому, выбросив из головы Куинна, я положил в тарелку гарнир и начал есть. Не переставая думать. «Все увиденное, все услышанное». Мои мысли упорно возвращались к набережной в Балтиморе, залитой ярким солнцем, к конверту и газете. Не это, а то. И к словам Даффи: «Ты не обнаружил ничего полезного. Абсолютно ничего. Никаких улик».

– Вы читали Пастернака? – спросила меня Элизабет.

– Что ты думаешь об Эдварде Хоппере? – спросил Ричард.

– Тебе не кажется, что М16 пора менять? – спросил Бек.

Я снова вынырнул в действительность. Все трое смотрели на меня. Похоже, Беки изголодались по живой беседе. Все трое были очень одиноки. Послушав шум волн, разбивающихся о скалы с трех сторон вокруг дома, я понял, что чувствуют эти люди. Они живут в полной изоляции. Но они сами сделали этот выбор. Я тоже люблю одиночество. Я могу прожить три недели, не обмолвившись словом ни с одной живой душой.

– Я видел кино «Доктор Живаго», – сказал я. – Мне нравится та картина Хоппера, где люди поздно вечером ужинают в дешевом ресторане.

– «Полуночники», – подхватил Ричард.

Я кивнул.

– Больше всего мне нравится тот, что сидит слева, в одиночестве.

– Помнишь название ресторана?

– «Филлис», – сказал я. – И я считаю, что М16 – отличная автоматическая винтовка.

– Вот как? – спросил Бек.

– Она делает все то, что должна делать автоматическая винтовка, – сказал я. – Большего от нее просить нечего.

– Хоппер гений, – сказал Ричард.

– Пастернак гений, – сказала Элизабет. – К сожалению, кино его сильно упростило. К тому же, нет хороших переводов Пастернака на английский. А вот Солженицина чересчур захвалили, и напрасно.

– Я считаю, что М16 следует усовершенствовать, – сказал Бек.

– Эдвард Хоппер подобен Раймонду Чандлеру, – сказал Ричард. – Ему удалось ухватить определенное время и определенное место. Конечно, Чандлер тоже гений. Хэммету с ним не сравниться.

– Подобно тому, как Солженицыну не сравниться с Пастернаком? – спросила его мать.

Завязался жаркий спор. День номер четырнадцать, пятница, подходил к концу. Я ужинал вместе с тремя обреченными, которые беседовали о книгах, картинах и автоматических винтовках. Не то, а это. Я отключился от разговора за столом и стал слушать сержанта первого класса Доминик Коль.

– Этот человек имеет доступ ко многим секретам Пентагона, – сказала мне Доминик Коль во время нашей седьмой встречи. – Живет неподалеку, в Вирджинии. Полагаю, вот почему его яхта стоит в Балтиморе.

– Сколько ему лет?

– Сорок.

– Ты видела его личное дело?

Коль покачала головой.

– Большая его часть засекречена.

Я кивнул. Попытался восстановить хронологию. Сорок лет – это значит, он попадал под призыв во время войны во Вьетнаме. Последние два года – в возрасте восемнадцать-девятнадцать лет. Однако человек, к сорока годам дослужившийся до звания подполковник военной разведки, практически наверняка должен был закончить колледж, быть может, далее защитить диссертацию, что автоматически давало ему отсрочку от армии, Значит, в Индокитае он не был, что при нормальном ходе вещей замедлило бы его служебный рост. Ни кровопролитных войн, ни смертельных болезней. Однако этот тип поднимался по служебной лестнице быстро и уже к сорока годам стал подполковником.

– Догадываюсь, о чем ты думаешь, – сказала Коль. – Как получилось, что у него на погонах уже на две звездочки больше, чем у тебя?

– На самом деле я пытался представить тебя в бикини.

Она покачала головой.

– Неправда.

– Куинн старше меня.

– Он взлетел по служебной лестнице быстрее ракеты.

– Быть может, он очень умный, – предположил я.

– Несомненно. Но даже в этом случае он поднялся слишком высоко за слишком короткий срок.

Я кивнул.

– Замечательно. Значит, нам предстоит иметь дело с яркой интеллектуальной звездой.

– У Куинна много контактов с иностранцами, – продолжала Коль. – Я видела, как он встречается с самыми разными людьми. С израильтянами, ливанцами, иракцами, сирийцами.

– Это неизбежно при его роде деятельности, – заметил я. – Он ведь специалист по Ближнему Востоку.

– Куинн родом из Калифорнии. Его отец работал на железной дороге. Мать сидела дома. Семья жила в небольшом домике на севере штата. Дом достался Куинну в наследство, и это его единственное состояние. А насколько мы можем предположить, с тех пор как он окончил колледж, он живет исключительно на военный оклад.

– И что?

– Он бедняк, Ричер. Так на какие же деньги он снимает огромный особняк в Маклене, штат Вирджиния? На какие деньги купил яхту?

– Так это все же яхта?

– Большая лодка с парусом, со спальными каютами. Это ведь яхта, так?

– АЛС?

– Новенький «лексус».

Я промолчал.

– Почему эти вопросы не задают люди из его конторы? – спросила Коль.

– И никогда не зададут. Разве ты с этим не сталкивалась? Что-то ясно как день, а они могут пройти мимо и ничего не заметить.

– Не понимаю, как такое возможно.

Я пожал плечами.

– Они люди. Нельзя требовать от них невозможного. К тому же, у них на пути стоят предубеждения. Никто не спрашивает, насколько Куинн плохой; всех интересует только, насколько он хороший.

Коль кивнула.

– Вот и я также потратила впустую два дня, наблюдая за конвертом, а не за газетой.

– И все-таки им нельзя допускать подобные ошибки. Как-никак, они из военной разведки.

– Величайший оксюморон в мире, – ответила она старой шуткой. – Все равно как безопасная опасность.

– Или сухая вода, – подхватил я.

– Вам понравилось? – десять лет спустя спросила меня Элизабет Бек.

Я молчал. На пути стоят предубеждения.

– Вам понравилось? – повторила она.

Я непонимающе смотрел на нее. Предубеждения.

– Извините? – сказал я.

Все услышанное.

– Я говорю об ужине. Вам понравилось?

Я опустил взгляд. Моя тарелка была чиста.

– Просто объедение.

Все увиденное.

– Правда?