– Извини, – шепчу я Каджал, пробираюсь вдоль ряда и убегаю по проходу.

Оставшись одна в церковном туалете, я запираю за собой дверь и вытаскиваю из кармана серебряный портсигар Эллис. «Она хотела бы, чтобы он был у тебя». – Я получила портсигар от Квинн сегодня утром. Я достаю один из косяков Эллис, чиркаю спичкой, затягиваюсь и медленно выдыхаю.

Я никогда по-настоящему не увлекалась травкой, но сейчас она как никогда кстати. Сейчас это уместно, словно финальное напутствие: «Пошла к черту».

Выпрямившись, я ловлю свое отражение в зеркале. Волосы идеально уложены, слегка завиты и забраны назад лентой. Губная помада не размазана. Я брызгаю свежий парфюм на шею, поправляю воротничок и пробую улыбнуться.

Черный мне идет.

После панихиды носильщики выносят гроб, и мы все смотрим, как Эллис опускается в землю. Я до сих пор вспоминаю ее в костюме в елочку, одной рукой опирающуюся на черенок лопаты, над могилой Алекс. Интересно, я всегда буду помнить ее такой: неистовой, независимой, живой? Думаю, лучше так, чем по-другому. Когда ее нельзя было застать врасплох, она мне нравилась больше. Я предпочитаю помнить Эллис, которая никогда не позволила бы себе унижаться.

Она – не эта девушка в гробу, так же как Алекс – это не та девушка, что я похоронила год назад под Годвин-хаус. Они обе существуют вне времени, в отрывках воспоминаний и воображении – что-то вроде персонажей книг Эллис. Они реальны настолько, насколько я позволяю им.

Рядом со мной Леони, ее трясет.

– Что такое? – шепчу я.

Она качает головой. Ее нижняя губа, прихваченная зубами, побелела.

– Я не знаю. Я просто… Что, если все это правда? Та история про девушек из Дэллоуэя. А вдруг эта история повторяется? Сначала Алекс, потом Клара, теперь…

Я беру Леони за руку, крепко сжимаю и говорю ей:

– Магии не существует.

Квинн ловит мой взгляд с другого конца кладбища. Без Эллис это просто тень, все краски поблекли без того света, которым их освещала Эллис.

Или, может быть, так все теперь видят меня – все, кто ее знал.

– Фелисити, – говорит кто-то, когда церемония завершена и я направляюсь к машине вместе с Каджал и Леони.

Я оборачиваюсь. Передо мной стоят две женщины, у каждой в петлице белая лилия. Матери Эллис. Я видела их на службе.

– О, – говорю я. – Здравствуйте.

Рука Леони сжимает мой локоть, но я отмахиваюсь от нее и Каджал, предъявляя родителям Эллис лучшую из отрепетированных перед зеркалом улыбок. Я стараюсь не думать о том, что передо мною те женщины, которые бросили Эллис зимой наедине с бабушкой. Которые не вернулись, пока их маленькой дочери не пришлось делать отвратительные вещи, чтобы выжить.

Одна из них, постарше, выходит вперед и роется в своем рюкзаке, пока не находит связку бумаг. Она сует эту стопку мне в руки, и я машинально беру их.

– Это тебе, – говорит мать Эллис. – Она хотела бы, чтобы они были у тебя.

Я смотрю. На первой странице знакомый шрифт, читаю:

– Нет. – Я пытаюсь вернуть рукопись обратно женщине, что дала ее мне, но она отступает подальше, опустив руки. – Нет. Я не хочу.

– Ты должна взять, – настаивает другая. – Пожалуйста. Это последнее произведение Эллис. Она…

Знаю я, что это. Я знаю и не захочу читать это никогда. Не захочу даже открывать его и видеть, какую пародию на нас она написала.

– Мне все равно. Я не хочу это читать. Я не могу. Заберите.

Женщины переглядываются, но я не жду, пока они еще что-нибудь скажут. Я наклоняюсь, кладу связку на сырую траву и бросаюсь прочь, догоняя ушедших Каджал и Леони, туда, где скорбящие толпятся, как вороны, на церковной парковке.

Когда я оглядываюсь, матери Эллис мечутся, собирая страницы, разбросанные ветром, отчаянно цепляясь за бумагу и чернила – последнюю память об их дочери.

Лондон – это не то место, где я планировала в конце концов жить.

Я всегда думала, что захочу величественные горы вокруг, бескрайнее небо и погоду изменчивую, как море. И вот я здесь, в квартире на Мэйфейр, рядом маленькая собачка и любимая булочная, где меня знают по имени.

Я решила, что город мне нравится. Я люблю анонимность толпы, осознание безграничных возможностей, открывающихся во всех направлениях. Мне нравится знать, что я никогда не побываю во всех местах этого города, не поем во всех ресторанах, не встречусь со всеми людьми, называющими Лондон родным. Здесь всегда что-нибудь новое и кто-нибудь новый. Здесь всегда тайна, которую я еще не разгадала.

Я выхожу из здания Имперского колледжа Лондона и иду прочь от Темзы, в суету большого города. В моем кармане жужжит телефон – наверное, это подруга пишет мне, узнает о планах на ужин. Теперь, когда я почти получила степень, я подумываю о расставании с ней. Я хочу двигаться вперед, открывать новые двери в своей жизни. Я поеду в Париж. Встречу француженку со светлыми волосами и мимолетной улыбкой, ту, что будет спать всю ночь голой в моей постели. Возможно, она будет зациклена на классических фильмах – так, в дополнение к характеру.

Я пока не хочу идти домой и опять выслушивать требования Талии, поэтому ныряю в ближайший книжный магазин и брожу между полок, вынимая книги для того только, чтобы поставить их на место. У меня столько заданий, что я, кажется, почти перестала читать для удовольствия.

Я уже собираюсь уходить, когда замечаю стойку в витрине: пятнадцать книг, дополненных огромным портретом автора. Плакат объявляет о выпуске посмертного шедевра Эллис Хейли: «Шилоклювка».

Мои ноги обрастают корнями, проникающими глубоко в пол. Я стою и смотрю на фото Эллис, а она смотрит на меня, ее серые глаза спокойные и живые, хотя всего лишь напечатаны на бумаге. Это не тот портрет, который был опубликован в ее первом романе. Я знаю это потому, что провела много часов, разглядывая оригинал этой фотографии, когда мы еще были в Дэллоуэе, фантазируя о том, что рот Эллис мог бы сделать со мной.

Это более свежее фото. У Эллис такая же прическа, какую она носила, когда мы вместе учились в школе, несколько прядей выбились и упали на лоб, губы сжаты в тонкую линию.

– Вы читали эту книгу?

Я оборачиваюсь. Продавец стоит у меня за плечом, сцепив руки, смотрит с надеждой, с тем выражением, что говорит: я получаю комиссионные.

– Нет.

– О, тогда вам следует почитать. – Она снимает одну книгу со стойки и сует мне в руки. Я бросаю взгляд на обложку: скромную, минималистичную, украшенную золотой медалью Национальной книжной премии.