У этой книги была странная судьба, подлинная, настоящая версия появилась только в 1960 году. А все предыдущие были подделками.

Почему решили писать о нем?

Случайно. Я был в Венеции и попал на выставку, это было в 1998 году. Прошло 200 лет со дня его смерти. Выставка была неинтересной, сам Казанова показался неинтересным и глупым, но я купил на выставке книгу «Fuga Dai Piombi», это был перевод на итальянский. Я стал читать ее для того, чтобы попрактиковаться в итальянском, и вдруг понял, что он же ужасный плут и проказник и был на самом деле великим писателем.

Что привлекает в Казанове-писателе?

Он единственный мемуарист, который не побоялся написать и о своих негативных сторонах характера. Возможно, он самый честный и самый неординарный человек, с которым я когда-либо сталкивался. К тому же он описывает события XVIII века, о котором я ничего не знал, и делает это очень впечатляюще.

Перевод Анны Сидоровой

Пер Петтерсон (Per Petterson)

Норвежский прозаик.

Родился в 1952 г. в Осло. Получил библиотечное образование. Торговал книгами, занимался литературной критикой и переводами.

Книги: «Пепел во рту, песок в ботинках» (Aske i munnen, sand i skoa, 1987), «Ekkoland» (1989), «Det er greit for meg» (1992), «В Сибирь» (Til Sibir, 1996), «В кильватере» (I kjølvannet 2000), «Пора уводить коней» (Ut og stjæle hester, 2003), «Луна над Портеном» (Månen over Porten 2004), «Я проклинаю течение времени» (Jeg forbanner tidens elv 2008).

Литературные премии: «Brage Prize» (2000), Премия норвежской критики (2003), Дублинская литературная премия (2007), литературная премия Северного совета (2009).

Пер Петтерсон — норвежский писатель международного класса. Его переводят на английский язык (что, собственно, и есть показатель международности). Российский читатель мог оценить его талант по романам «В Сибирь» и «Пора уводить коней». Но сказать хочется не об этом. Петтерсон живет неподалеку от Осло (двадцать минут на машине). Но это «неподалеку» — настоящая деревня. Горы, лес, деревянный дом. Собака, кошки, со следами борьбы с пернатыми хищниками, камин. Благодать, иными словами. В этой-то благодати и творит Пер Петтерсон.

Французы в небольшой автобиографической справке о вас пишут, что первой книгой, которую вы прочли, была Симона де Бовуар. Это действительно так, или это вы сделали комплимент французам?

Это правда, но я читал не по-французски, а по-английски и по-шведски.

И это действительно первая прочитанная вами книга?

Из французов? Да.

Нет, вообще. Была ли Симона де Бовуар действительно первой прочитанной вами книгой, как утверждают французы, или вы так сказали французам просто из вежливости?

Нет, это просто французы так услышали, потому что им показалось, что это будет здорово. Хотя это неправда. Но первым прочитанным мною французским автором действительно была Симона де Бовуар. Это был первый том ее автобиографии, я нашел его в ближайшей библиотеке в переводе на шведский.

И самым потрясающим в этом романе было то, что автор отличалась от меня по всем статьям. Мы были настолько разные, насколько это вообще возможно. Мир буржуазии, география, литературный контекст — все было совершенно другим, и мне это показалось потрясающе интересным.

А вообще в детстве вас книги окружали?

Я не могу сказать, что я вырос среди книг. Мой отец не принадлежал к интеллектуалам, он был рабочий, работал на обувной фабрике. Но у нас была одна книжная полка вот такого размера (показывает руками), купленная отцом, наверно, в тридцатые годы потому, что ему казалось красивым иметь дома полку с книгами. Отец купил ее вместе с книгами, наверно, когда распродавались вещи кого-то недавно умершего. Я думаю, что смотреть на полку с книгами было для моего отца культурным переживанием. Но я никогда не видел, чтобы кто-нибудь брал оттуда книги и читал. Ни отец, ни мать, ни мои братья так никогда не делали. Но однажды я совершенно случайно потянулся, достал книгу, по-моему, это был Толстой, и оказалось, что можно так вот просто взять книгу и читать. И я подумал: почему ж я раньше этого не знал? И я прочел всю книгу до конца, по-моему, это была «Война и мир». Единственное, что смущало меня в этом романе, это куски, написанные по-французски, но я уговаривал себя, что это не так важно. Так что в доме у нас была одна отцовская полка с книгами, которых никто не читал. Мама моя их тоже не читала, хотя она как раз была человеком очень интеллигентным, думающим, она работала на шоколадной фабрике «Фрейя» и подрабатывала школьной уборщицей. Она читала все время. Она читала книги, взятые в библиотеке, и ни разу не брала ничего с отцовской полки. Я никогда не видел маму спящей. Если она лежала в кровати, то с книгой. Возможно, она иногда дремала, но я засыпал раньше, и у меня в памяти образа спящей мамы просто нет. И она читала все время. Если я спрашивал: «Что ты читаешь?», она отодвигала книгу и отвечала, например: Гюнтер Грасс, «Жестяной барабан». Она много читала по-немецки. Она закончила только среднюю школу, но всю жизнь активно пользовалась тем багажом знаний, который сумела получить. Она читала по-шведски и по-датски, она датчанка; по-английски, но не по-французски. Она перечитала горы книг и была гораздо более мудра, образованна и информирована о мире вокруг, чем я был в состоянии понять. Вот это были книги моего детства.

Поэтому вы стали работать в библиотеке?

Поскольку дома была полка с книгами и мама постоянно читала, то мне тоже захотелось делать так же. И мама отвела меня в библиотеку и показала, как там все устроено: алфавитный каталог и как книги сгруппированы по отраслям знаний. За каких-то полчаса она объяснила мне, что если человек поймет эту систему, как тут все работает, то сможет сам проложить свой путь в большой мир при условии что он решится заняться самообразованием. И так я и сделал. Я перечитал все, что в библиотеке было, причем за относительно короткое время. И в детском, и во взрослом отделе. Дело обстояло таким образом, что меня перевели во взрослый абонемент раньше положенного возраста, потому что в детском я уже все перечитал. Но я читал так много, что пришел в некоторое суетливое нетерпение. Но когда мне было восемнадцать, я впервые прочитал Хемингуэя. И я вдруг понял, что писатель делает что-то такое особенное, чтобы заставить меня думать