– Негативно.

Я поднялся на второй этаж и включил электрочайник. Пока вода закипала, пока я делал кофе и пил его, прошло минут двадцать. В окрестных конторах, да и во всем институте, наверное, уже никого не осталось. Шум проезжающих по площади автомобилей теперь почти не доносился. По радио кто-то кого-то поздравлял. Я отошел в глубь второго этажа, бесцельно послонялся там, потом спустился вниз. Переноска за друкмашиной все еще горела. Я клацнул рубильником, и половина светильников погасла, стало сумеречно. От друкмашины, от столов и поддонов с бумагой, из углов цеха протянулись тени.

– Эй, вы скоро? – громко сказал я, пересек зал и заглянул за друкмашину. Никого там не было, а на полу валялась розовая зажигалка. Я присел на корточки, поднял ее, закурил и выпрямился. Когда это они ушли, я и не заметил.

…такая стена. Оббита пластиковыми полосками, но сейчас это неважно. В стене две двери, за одной туалет, за другой душевая. Ширина туалета метра два, а душевая и того меньше, но пусть тоже будет два. Получается четыре, плюс толщина перекрытия между ними, того, что перпендикулярно стене коридора. Сколько там? Десять сантиметров, ну, двадцать. Пусть даже перекрытие полуметровое, хотя такого не может быть. Все равно выходит четыре с половиной метра, это максимум. А между дверями – пять. Куда делись полметра пространства? Это меня уже давно доставало.

Спустя полчаса, которые ушли на то, чтобы найти старую рулетку и еще раз все промерить, я забрался на поддон с бумагой и уселся там по-турецки. Семьдесят, примерно, сантиметров пространства куда-то подевались на фиг. И что с этим делать?

Совсем тихо было в цехе, только радио играло. Площадь вроде и рядом, но по другую сторону институтской шестнадцатиэтажки, а здесь глухой внутренний двор, ржавые остовы автобусов, гаражи и свалка. Зимняя ночь и пурга. Я сунул в зубы сигарету, достал зажигалку и чиркнул. Совсем куцый огонек, газ заканчивается. Наполненная запахами красок и лаков, бумаги и машинного масла теплая тьма сгустилась, будто стянувшись к огню зажигалки. Только-только успел прикурить, как он погас, тьма – пыхх! – расступилась, рассредоточилась по всему цеху. Шлеп-шлем, это я пошел в коридор, собираясь там сорвать со стены кусок пластика в том месте, где по моим расчетам должно было находиться недостающее пространство между туалетом и душевой.

…ладно бы, оно пошире было, метра два хотя бы – допустим, там старая лифтовая шахта, заброшенная. Но семьдесят сантиметров, ни туда ни сюда. Ого! – подумал я, приглядываясь к стене. Одна из пластиковых полосок была искривлена, вспучилась волной. Словно ее кто-то снимал.

Я приподнял край соседней полоски, не вышло, так я сходил за стамеской и поддел ее. Пальцы просунул в образовавшуюся щель и сильно потянул. Со скрипом пластик отделился от стены, упал на пол, и одну за другой я снял еще шесть полосок. Под ними – куски фанеры. Я наклонился, приглядываясь.

Вся остальная фанера была сбита аккуратными рядами гвоздей, а на этой виднелась только одна шляпка. Попробовал сдвинуть – и она сдвинулась очень легко, почти свободно качнулась на гвозде, на мгновение приоткрыла…

Так, приоткрыла. Я выпрямился, уставившись на фанеру. Все же я ожидал увидеть там бетонную стену, но там было оно. Пустое темное пространство.

…будучи в твердом уме и трезвой памяти. Трезвой, это точно. Сколько лет уже не пью, трезвее некуда, а потому не сомневаюсь: что вижу, то и вижу.

Вижу нишу между двумя стенками, туалета и душевой, темную и глубокую. И пыльную – я чихнул.

Ну и просунул внутрь руку. Ничего, пустота. Пустое узкое пространство, зачем его здесь оставили, вот интересно… какое-нибудь тело-обличитель там, черный кот и маска Красной Смерти. И ворон.

– Невермор, – сказал я, просунув внутрь голову.

Ни хрена не видать, запаха никакого, ни тепло, ни холодно внутри, воздух неподвижен.

Я поставил туда ногу и до половины втиснулся в нишу. Нет, не ниша, буду отныне так это и называть: пространство. Все страньше и страньше, говорила она, падая в колодец. Вообще, там пока может находиться что угодно, пока я его не осветил и не увидел.

Проникнувшись этой мыслью, я поспешно шагнул назад и встал возле стены коридора, глядя в пустое пространство. Как раз умолкло радио, и после паузы диктор сказал, что сейчас будет новогоднее поздравление президента. Заглянешь тут, когда внутри такая темень! То есть дело вот в чем: когда загляну, ничего ведь интересного не увижу. Бетонные стены, и все. Но пока не заглянул, там все, что угодно. Там Собор Парижской Богоматери, или Необитаемый Остров с сокровищами, или раскинулся город Дублин…

Или Эйнштейн с Джойсом сидят там в пивной, поджидая кролика в жилете и с часами.

Я подошел к друкмашине, взял переноску и вернулся в коридор. Из радио донеслась бравурная музыка, потом знакомый голос. Темная широкая щель между белыми полосками зияла. Нет, не так. Зияла не щель, а пустота за ней. Зияющая пустота, да. Я поискал взглядом, обнаружил розетку, воткнул туда вилку, но лампочка плохо держалась в патроне. Я в нее тыкнул пальцем, и она загорелась, а как убрал палец, она погасла.

«Дорогие хохляндцы!»

Я присел на корточки перед пространством, нагнулся вперед, просовывая в него голову, и сказал:

– Ы!

Такая тишина была внутри, что хоть уши отрезай, как Ван Гог. И во всем цехе тоже стояла тишина, только знакомый голос вещал: «Я незнайка и неумейка, но вы сами избрали меня…» В голове тонко звенело, а посвистывания ветра за стенами, которые отделяли мир белого пластика и теплого химического полумрака от мира снежной новогодней ночи, слышно не было.

Я поставил в пространство левую ногу и стал протискиваться боком вперед, удерживая переноску в правой руке. Надо посмотреть, убедиться, что там ничего нет, а потом спать. Влез в пустое пространство целиком, только правая рука с переноской оставалась еще снаружи. Голос по радио призывал не робеть и крепиться, невзирая на трудности.

Когда я целиком оказался в пространстве, то сам же и загородил весь свет, который мог проникнуть сюда из коридора. И когда стало окончательно и бесповоротно темно, поползли круги, всякие тусклые пятна и узоры.

И начали бить часы по радио. Новый год, а я тут стою в… пространстве.

Теперь это пространство заполнилось мной. Ха! – нет, оно и раньше было чем-то до некоторой степени заполнено – когда я сделал еще шаг, то наткнулся ногой на что-то внизу. Что-то мягкое, вроде кучи тряпья. Часы били по радио. Отсчитывая удары, не оборачиваясь, я щелкнул пальцем по лампочке, она на секунду загорелась, но тут же опять погасла. Присев, я бросил переноску на пол коридора, вытянул обе руки вперед и осторожно, с заранее рождающейся брезгливостью коснулся того, что все это время лежало в пространстве.

И ладно, никаких дублинов, соборов и джойсов с эйнштейнами – действительно куча обычного тряпья. Я вцепился в нее и потянул, тяжелая на удивленье, согнувшись, пятясь – а часы били, восемь, девять, десять, – вытаскивая ее наружу, тянул и тянул и тянул, пока проникающий сюда из цеха совсем тусклый свет не озарил край воротника и дужку очков, пробило двенадцать, а я тянул, да как заору, и выпал наружу, глядя на голову печатника Вити, торчащую из пространства, непустого, заполненного его трупом.