Рядом с телом ремонтника, лицом вверх, валялась голова Незнакомца. Из проломленной трубы вода уже не била потоком, но тонкой горячей струйкой лилась прямо в разинутый рот и растекалась розовой лужицей из отсеченной шеи. Опанас внимательно посмотрел на ремонтника. Конечно же, тот был мертв.

Он протянул руку к черному телефону без номеронабирателя.

С самого начала его внимание привлекла одна деталь.

Малозаметная, но интересная.

Сбоку на аппарате были петли.

24.59. Нет никого – почти никого.

А для чего могли понадобиться петли на боку телефонного аппарата?

Он дернул за массивную изогнутую трубку. Провод с ребристой металлической оболочкой натянулся, и вся передняя часть телефона, словно крышка сундучка, открылась.

Внутри – никаких деталей и механизмов, только свернутый в трубочку желтый пергамент, перехваченный толстой жилой. От пергамента расходилось тусклое, почти незаметное сияние. Если бы он коснулся пергамента чистой рукой, то получил бы удар покруче, чем от силового кабеля. Но кровь Младшей на его ладони заставила мерцание вспыхнуть ярче – и погаснуть.

Несколько секунд он глядел на пергамент, затем взял его и побрел к выходу из туннеля, в ту сторону, где было отверстие в холме, мост метро, ночь и река.

Выражение лица изменилось, нижняя губа отвисла. Плечи опустились, руки расслабленно повисли вдоль тела. Пока человек шел, шаркая и цепляясь ногами за шпалы, его спина, и без того сутулая, сгорбилась еще больше.

Он сутулился и шаркал не потому что устал – он не устал. Он всегда так ходил.

– Ibarokou mollumba eshu ibaco… Moyumba ibaco moymba… – подбрасывая на ладони пергамент, глухо бормотал он.

Он бормотал не потому, что был испуган – он ничего не боялся. Он всегда так говорил.

«Да знаю я, – опускаясь ниже, откликнулся Эшу Рей, Закрывающий Пути, он же – Легба Кафу, Лунное Божество, он же – Шутник, Владыка Перекрестков. – Опоздал. Твой брат слишком долго готовил ритуал. Пока я добирался сюда, пока входил в силу, все уже закончилось».

– Мой брат – хороший шаман, – возразил тот, кто шел по туннелю. – Он не мог опоздать. Это ты добирался долго.

25.00. Вот теперь – полная тьма. И пришел шаман.

– Долго, долго ты добирался, – бормотал Шаман. – Хорошо хоть они передрались, как я и думал… Слишком мало времени, им некогда было думать, кто я такой, только эта шалава в самом конце… Старый, а? Ха! – обозлившись, он погрозил кулаком сводам туннеля. – Любители! Кто так готовит операции? Почему старый? Кто из вас, любителей, видел единственного посвященного сантерии этой страны? А кто из вас изучил место, куда отправлялся? Если б знали, что никто никогда не позволит ремонтнику разгуливать по туннелю в одиночку, только втроем – смотрели бы на труп другими глазами.

Когда он готовил все это, его ученик смог устроиться рабочим на нужный участок. Достать Хитари Макан из скважины и спрятать его в коробке недействующего телефона было просто – хотя ученику пришлось убить своего напарника. Но, даже защитившись его кровью, ученик оставался слишком слаб для того, чтобы долго нести манускрипт – он смог лишь спрятать его неподалеку.

Выйдя из туннеля, Шаман прямо с рельс вспрыгнул на ограждающие мост перила и исподлобья огляделся. В темном небе не было видно звезд, широкая река не несла свои воды под мостом, не перемигивались огоньки на холмах. Мир, как старая картина, подернулся пленкой патины и замер ровно на час. Это было секретное время, двадцать пятый час суток, время тех, кто владел силой – и кем владела сила, – время, когда стрелка вселенского метронома, страшной темной башней протянувшаяся в небеса, застывала в верхнем положении. Мгновение на грани суток, длящееся целый час, тайное время, в котором не жил никто, кроме тех, кто знал его секреты.

Стоя на перилах в мертвой тишине двадцать пятого часа, он перекусил бычью жилу и развернул пергамент. Легба, Владыка Перекрестков, парил над ним, тихо посмеиваясь – шутник, триксет, ему и положено было смеяться. Это он обманул когда-то Олодумаре, Создателя Сфер, и спрятал Хитари Макан под холмами.

Шаман вгляделся в карту континентов, которую древний предсказатель – живший еще в те времена, когда континенты имели другие очертания, – предвидел очень точно. Четыре точки были отмечены там. Предстояло много работы: найти стихийные элементы, собрать их воедино и провести последний ритуал. Буквы лянгажа, сакрального языка, произошедшего от шипения Данбала-ла, великого змея, старейшего среди Лоа, тянулись жутковатой вязью, обозначая места, где спрятаны элементы. Просто так они не дадутся в руки. Чтобы снять их защиту, нужна будет кровь, багровые реки крови, и огонь, и вода, и воздух…

– Кровь и огонь обеспечим мы, Легба, – пробормотал он. – Воду – пожарные, когда приедут тушить то, что мы подожжем, а воздух даст сама атмосфера…

«Как скажешь, мой конь», – откликнулся Легба.

Карта была общая, но те строения, где позже спрятали элементы, предсказатель обозначил крупными символами. Здесь была башня-игла, телевышка из столицы соседней страны, была какая-то каменная кошка рядом с миниатюрными треугольниками-пирамидками, а на другом континенте – две стоящие рядом очень высокие башни и здание в виде пятиугольника.

Следовало начать с того, что располагалось ближе – с башни-иглы. С нею будет легче.

Более сложные операции потребуют очень тщательной подготовки.

– Постепенно, – сказал Шаман. – Будем работать постепенно.

Эта работа кладовщика не предполагала ночных бдений. Но на службе все знали, что я не пью и застолья считаю глупым времяпрепровождением. И живу один. А охраннику Пете припекло отпраздновать Новый год дома, вот он мне и позвонил.

Я сел в метро и доехал до станции «Вокзальная». Тут сходились поезда дальнего следования и пригородные электрички. Было уже темновато, я пошел, сунув руки в карманы пальто, оно у меня длинное и темно-синее, куплено в секонд-хенде, а выглядит дорого. Солидно. Черный шарф и вязаная шапочка с помпоном довершали картину.

Снег не скрипел, слишком тепло, но ощущение все равно новогоднее. Может быть, из-за елки, водруженной в центре вокзала. Я пересек его и спустился в длинный, изгибающийся подземный переход.

У стен продавали апельсины, перчатки, семечки, тарань, лук, сало, картошку и кофе на разлив. Спереди доносились гармошечные подвывания и молодой голос: «Обязательно, обязательно, я лично на рыженькой женюсь…» Голос-то молодой, а вот дядя-гармонист, который здесь на посту каждый вечер, седой и вислощекий.

Я остановился, отдал гривну, и продавщица из большого двухлитрового термоса нацедила кипятку. Сыпанула туда гранул, сахара, перемешала и протянула мне. «Обязательно, обязательно, подберу себе на вкус…» На вкус – дерьмо кофе, растворимая пакость. «Но шоб была она симпатишная и слегка курносый нос…» Обжигаясь, я выпил кофе почти залпом, смял стаканчик, бросил и пошел дальше. «Но обязательно, обязательно…» Пожилой дядя с гармонью и молодым голосом, у ног его прямо на снегу стояла щербатая тарелка, в которой мелочь, заканчивал припев: «Но обязательно, обязательно рыжеватый цвет волоООО…» Я повернул голову, заслышав немилосердную фальшь. Он падал, гармошка расходилась, распахивалась, издавая исступленный, неестественный звук. Она визжала, и вместе с ней хрипел гармонист: «…ОСССС…» – заваливаясь на бок.