Голос Огнелапа стал теперь ослабевать; Фритти напрягал во сне слух, чтобы разобрать слова.

– Подобно всем бессмысленным злым силам древности, Яррос был безумен, всеразрушающ… если бы я не перенесся обратно из внешних пределов, храбрейшие наши соплеменники не в силах были бы остановить его…

– Лорд Огнелап! – крикнул Фритти вслед исчезающему видению. – Шустрик сказал, что вашего брата освободили!

– Лорд Виро страдал многие века… – пробормотал быстро уменьшающийся красный отблеск. – Теперь равновесие восстановлено. Взгляни на небеса, братец… Доброго пути!

Фритти сел, резко выпрямившись. С обеих сторон сонно заворчали его спутники. Вытянув шею, он пристально вгляделся в угрюмое небо Прощального Танца. «Взгляни на небеса», – сказал Огнелап. От всего этого дух Фритти изумленно пел.

Над Мерзлянным горизонтом, покоясь точно капля росы на лепестке черной розы, мерцала звезда, которой Хвосттрубой никогда прежде не видывал. Он пылал и сиял – этот белый огонь возле брюха Мурклы.

Мимолетка возвращалась в Перводомье с Шустриком.

– По крайней мере хочу убедиться, что он там будет в безопасности, – сказала она Фритти, когда они вышли на последнюю совместную прогулку. – К тому же если кто-нибудь из моего клана спасся во время краха Закота, то они вернутся на наши земли в Северный Коренной Лес. Хочу убедиться, остался ли кто-нибудь из них в живых.

Сквозьзаборов отряд выступал к Трону Солнечной Спинки на следующее утро. Возобновились холодные зимние ветры; снег снова принялся устилать остывшие окрестности Холма.

– Если бы я не знала уже, что ты желаешь окончить свои поиски, – сказала Мимолетка, перестав смотреть Фритти в глаза, – ну тогда я попросила бы тебя пойти со мной. Но я знаю – ты не сможешь.

Покуда она говорила, Хвосттрубой созерцал ее гордую красивую мордочку. На усах у нее светились утренние отблески.

– Я знаю, что Шустрику, может быть, наше внимание нужно меньше, чем мы полагаем, – добродушно сказал Фритти. – Хотел бы я пойти с тобой. Ведь просто странно, что наши приключения должны будут вот так и окончиться.

Мимолетка продолжала удерживать взгляд Хвосттрубоя. Он испытывал глубокую привязанность к этой охотнице, которая не щадила и собственных чувств.

– Мое имя – Фрези Мимолетка, – тихо сказала она.

Удивленный, Фритти ощутил, как сердце его несколько раз стукнуло среди молчания. Она сказала ему свое имя сердца!

– А мое… мое – Фритти Хвосттрубой, – наконец произнес он.

– Храни тебя Праматерь, Фритти. Я буду часто о тебе думать.

– Надеюсь, когда-нибудь я снова увижу тебя… Фрези.

Ее имя сердца! Он не знал даже Мягколапкиного!

Весь долгий обратный путь Хвосттрубоевы мысли кружились смятенным водоворотом.

Принц Сквозьзабор, в раздражении ступая почти точно по отпечаткам своих же лап, расхаживал взад-вперед, выкрикивая указания и наставления:

– Эй, вы! Хватит намываться, ребята! Кончай с этим, и – шагу, Нежнолап! Пора в поход!

Множество соплеменников крутилось возле принца. Вот-вот должен был начаться долгий переход назад, в Коренной Лес.

Фритти уже попрощался со Сквозьзабором и другими. Принц дружественно боднул его головой, сказав:

«Снова ушлендрываешь, а? Самый что ни на есть шлендрающий усонамыватель, какого я когда-нибудь знавал! Ну, само собой, приходи ко Двору повидать меня. Уж мы тогда потешим ушки тем, кто там посиживает на хвостах!» Чутколап, который отправлялся на встречу танов, где будут названы преемники погибших в Холме, тоже остановился, чтобы нежно пожелать ему доброго пути.

Теперь же Фритти, внезапно устав от прощаний, сидел со своими двумя ближайшими друзьями. Обнюхав щеку Мимолетки, он потерся мордой об ее теплый мягкий мех и ничего не сказал.

– Я не скажу, что надеюсь с тобой увидеться, потому что знаю – увижусь, – сказал Шустрик.

При всей своей новоявленной проницательности котишка все же выглядел несчастным. Хвосттрубой тотчас пожалел и приласкал его.

Сквозьзабор орал собравшемуся Племени последние указания; раздавался великий ропот.

Хвосттрубой повернул прочь и пошел обратно, к Лесу Крысолистья, – и то было возобновление собственного его путешествия. Холодный ветер шелестел в ветвях.

За пределами кончавшейся теперь оттепели в Крысолистье все еще стоял по-зимнему резкий холод. Одинокая фигура среди бесконечной белизны леса, Хвосттрубой ломал голову над переменой, происшедшей с младшим его другом Шустриком. Лишь мягкие шлепки Хвосттрубоевых лап, приминавших снежный покров, сопровождали эти раздумья.

Шустрик и в самом деле переменился. Хотя он все еще мог шалить и играть, как подобало малышу, и безусловно не потерял котеночного аппетита, в нем уже не было простодушия невинности. Понаблюдав несколько раз, как Шустрик разговаривает словно поседелый Старейшина, а его крохотное тельце укорочено на длину хвоста, Фритти чувствовал прилив глубокой необъяснимой грусти.

Потерянный хвост, казалось, беспокоил самого Шустрика меньше, чем Фритти. Мысль о том, что маленький его друг был изуродован и покалечен Растерзяком неотступно преследовала Фритти; мысль эта донимала его, как медленно заживающая рана.

«Это очень странно, Хвосттрубой, – сказал ему как-то Шустрик, – но я его чувствую, словно он все еще там. Я по нему не скучаю. Я вот прямо сейчас могу ощутить, как он вьется позади меня, даже как его треплет ветер! – Хвосттрубой не нашел что сказать, и малыш продолжал: – В некотором смысле теперь даже лучше. Я разумею, что… ну с тех пор, как я не могу его видеть, с ним ничего и не происходит, он безупречный, чистый. И так будет всегда. Можешь понять, что я имею в виду?» В тот день Фритти не был на это способен. Но теперь, неслышно шагая великим лесом, стал понимать.

Проходили дни, схожие друг с другом, как деревья, покуда Фритти продвигался сквозь Крысолистье к Зарряне. Его вели вперед слова Первородного.

«Пусть нос твой следует сердечному желанию твоему, – сказал ему Огнелап в последний их миг в Холме, – через великий лес, держа на новорожденное солнце. Путь твой в конечном счете выведет тебя, и через Лапоходные Болота ты придешь наконец к берегам Мурряны, Большой Воды. Пойдешь по берегу, покуда не увидишь странного холма, что сияет в ночи… он вздымается из самых вод муррянских. Это место, которое Мурчел называет Вилла-он-Мар, и там обретешь ты то, что ищешь».

Чередование дня и ночи, ходьбы и отдыха, все прочие приметы Верхнего Мира вернулись теперь к Хвосттрубою. Он охотился только для себя и только за себя отвечал. Подобно серебряным рыбкам, что подпрыгивали и всплескивались против течения в верховьях Мявы, все солнца Хвосттрубоева похода скакали по небу, следуя впритык друг за другом. Вот так и держал он путь сквозь Крысолистье.

Старый лес медленно возвращался к жизни. Ворча, восстал от сна спавший в пещере Мишка. Изящные ляны, самцы, самки и несколько напыжившихся лянят, грациозно бегали по сугробам. Хвосттрубой чувствовал свою близость к этому миру, возвращающемуся в свое русло; ужасы Холма начали отступать. Он был одним из детей земли, и даже долгий сезон, проведенный под землей, не смог разрушить его познаний о земном танце. Он упивался каждым признаком убывания зимы и возвращения жизни в некогда богатые охотничьи угодья Крысолистья.