Но благодаря этому у Авуазы хотя бы оставалось время для того, чтобы внимательно ее рассмотреть – с облегчением, радостью и удивлением. В детстве Матильда была похожа на отца, и, в конце концов, именно его привязанность к их общей дочери заставила Авуазу полюбить его. Однако, глядя в лицо этой взрослой женщины, она вспомнила совсем о другом человеке, о котором почти не думала уже много лет.

– Я не ожидала увидеть в тебе именно… его черты, – вырвалось у Авуазы. – Я думала, ты пойдешь в отца, но ты как две капли воды похожа на своего дедушку.

Некоторое время Матильда не могла промолвить ни слова. Когда она все же заговорила, ее голос прозвучал хрипло.

– Кем был мой дедушка? – спросила она. – И кем был мой отец?

– Что тебе известно об истории Бретани? – спросила Авуаза в ответ.

– Что норманны совершили на нее набег и разорили ее, как когда-то поступили с землями на севере франкского королевства.

Матильда опустила голову. Теперь взгляд Авуазы больше не приковывали к себе большие глаза девушки, и она окинула взглядом ее тело – худое, измученное дальней дорогой, грязное и израненное. Судя по красным пятнам на запястьях и лодыжках, Матильда была связана.

«Аскульф просто чудовище, если он так с ней обращался», – пронеслось в голове у Авуазы. Но наказывать его за это женщина не собиралась. В конце концов, Матильда сама виновата: своей строптивостью она не оставила ему выбора. Авуазе еще долго придется на нее смотреть, чтобы запомнить ее лицо, но ей казалось, что характер этой девушки она знает уже сейчас: Матильда упряма; она из тех, кто вступает в борьбу, а не принимает жизнь такой, какая она есть.

На самом деле Авуазе это даже нравилось. Решив проявить терпение, женщина таким же спокойным голосом, каким однажды рассказывала ей истории, медленно произнесла:

– Бретонцы – гордый народ. Много веков назад они пришли из-за моря, спасаясь от шотландцев и англосаксов. Сначала они поселились на побережье, потом продвинулись вглубь страны. У них были почти такие же обычаи, как у римлян, но глубоко в душе они верили в других богов. Бретонцы не просто гордый, но и непокорный, храбрый народ. Им пришлось покинуть родные места, но свою новую родину они не отдали бы без боя. Каролингам так и не удалось отнять у них земли. Для этого нужны были более сильные воины.

– Норманны, – выдохнула Матильда.

– Почему ты говоришь с таким ужасом, будто они враги? Бретонцы оказывали сопротивление, пока их вели за собой сильные люди, такие как Ален Великий. Ни один человек из тех, кто пришел к власти после его смерти, не стоил его мизинца. Разве страна, которая не может вырастить сильного правителя, заслуживает чего-то другого, кроме как стать чьей-либо добычей?

Матильда снова подняла глаза:

– А каким образом это относится ко мне?

Авуаза не спешила отвечать. На секунду ей показалось, что к ней самой это тоже не имеет никакого отношения, не должно иметь никакого отношения. Она лишь изредка вспоминала, кем была до того, как в ее жизнь ворвался гордый норманн. Этот мужчина напал на замок, в котором она пряталась, и оставил в нем кровавый след. Он не пощадил женщин, и прежде всего ее. Не только Бретань он разделил на «до» и «после» – жизнь Авуазы он тоже разрубил на две части, и она быстро поняла, что не сможет сделать ни единого вдоха в этой новой жизни, пока будет держаться за старую. Ей пришлось измениться, так же как придется измениться Матильде. Ей пришлось научиться его любить, так же как Матильде придется научиться любить ее.

Но девушка этого еще не понимала.

– Почему ты хочешь моей смерти? – спросила она, так и не дождавшись от Авуазы ответа.

– С чего ты взяла, что я хочу твоей смерти?

– Ведь тогда на монастырь напали твои люди… И именно ты подослала Мауру.

– Это сделала не я.

– А кто тогда? Я же это помню… В детстве кто-то предупреждал меня о злой женщине. Я думала, что она – это ты.

– Скорее я была той, кто уберег тебя от злой женщины.

– Почему? – В голосе Матильды слышалось не только непонимание, но и отчаяние. – Кто ты?

Ответ дался Авуазе не так легко, как она предполагала. «Я женщина, которая забыла о своем происхождении. Женщина, которая безоговорочно подчинилась новому сильному правителю Бретани. Женщина, которая объединила гордость и жажду власти своих предков со стремлением своего возлюбленного основать в Бретани единое могущественное королевство – не королевство бретонцев, ведь оно слишком часто оказывалось слабым, а королевство норманнов».

Ничего этого Авуаза не сказала. Вместо этого она произнесла:

– Я Авуаза, твоя мать. А твой отец – мужчина, которого я любила, – был могущественным норманном по имени Рогнвальд.

Проехав еще немного вдоль берега, они добрались до круглого вала.

Женщина, которую звали Авуаза и которая была ее матерью, больше не проронила ни слова, а, спешившись за валом, сразу же отвернулась, и Матильда не понимала почему. Может быть, она не хотела показывать свои чувства, а может, решила дать дочери время разобраться со своими эмоциями.

Времени для осознания происходящего у девушки было не так уж много. Вскоре Авуаза заговорила, причем таким равнодушным и монотонным голосом, как будто все, что она рассказывала, на самом деле их не касалось. Матильда впитывала в себя каждое слово, хоть смысл услышанного поняла не сразу.

– После смерти Алена Великого казалось, что время расцвета Бретани безвозвратно ушло. За трон боролось слишком много людей, но среди них не было ни одного достаточно сильного правителя, который смог бы удержать власть. Эта борьба раздирала страну изнутри и привлекала внимание врагов. Постоянные войны утомили народ, и люди, у которых было достаточно денег, оставили эту землю. Те из них, кто смог начать новую жизнь, не вернулись назад.

Девушка кивнула, хотя Авуаза по-прежнему стояла к ней спиной и не могла этого видеть. Эти слова были уже более понятны Матильде: они напомнили ей о Спроте, чьи родители когда-то тоже сбежали из родной Бретани. Но какое отношение это имеет к ней самой? И к тому, что Авуаза, по-видимому, была не злой женщиной, желающей ее смерти, а человеком, который отправил Матильду ради ее собственной безопасности в монастырь, а теперь снова забрал к себе?

Вдруг девушка вспомнила, что в детстве очень сильно ждала этого дня, по крайней мере в первое время, когда угрозы и удары еще не заставили ее забыть о том, кто она на самом деле. Но теперь… Теперь слишком поздно… Теперь она уже не ребенок, а эта женщина стала ей чужой.

– В то время, – продолжила Авуаза, – когда падение Бретани казалось неизбежным, на нее обрушились отряды норманнов, которых раньше сдерживал Ален Великий.