А Лаврентьев принимал в это время парад. Сотни и тысячи раскосых, светлых, черных глаз пристально смотрели на него и ждали его слов: «Здравствуйте, товарищи лица кавказской, азиатской и славянской национальности!» Ответом был многоголосый гул, словно рухнули одновременно все каменоломни Волчьей балки. Следующая фраза родилась сама собой, и он внутренне подивился этой легкости: «Да здравствует нерушимый союз Европы и Азии!» И еще ему показалось, что все это он уже где-то слышал, а может быть, и сам говорил… Тысячи глоток ответили послушным ревом: «Ура-а-а! У-а-а, у-а-а!»

«Заждались мы тебя, Женя», — услышал он за спиной и обреченно повернулся. Это был замкомбата, погибший в Афганистане. Он стоял все в том же застиранном комбезе с багровым пятном на груди, в котором его привезли в «вертушке», а за ним — солдаты его роты, все, убитые, застреленные, растерзанные. Он помнил их поименно, он каждого вытаскивал на себе, чтобы вернуть матерям. Но почему они пришли сейчас, почему молчат, неужели хотят сказать, что ждали его?.. Однако он не мог прийти, ведь у каждого свое время, свой скорбный час, свой нерасчетный финал. И Лаврентьев, с трудом передвигая непослушные ноги, пошел к ним, он лихорадочно вглядывался в солдатские лица, пытаясь найти в них сочувствие, понимание, прощение за свои ошибки и грехи. А они удалялись и удалялись, навсегда оставляя его, одинокого и опустошенного…

И тут он услышал грохот барабанов и вкрадчивый голос Кара-Огая: «Через сто дней я построю азиатский коммунизм!» — «Позовешь меня, покажешь сияющие вершины», — неожиданно вырвалось у Лаврентьева, но смеяться не хотелось, страшную горечь ощутил он, будто в одно мгновение адское пламя выжгло все внутри. «Умрешь не хуже других!» — предупредил заботливо Кара-Огай и исчез. Чужие и знакомые голоса наполнили его сознание, и Лаврентьев мучительно пытался вспомнить, кому они принадлежали… Боекомплекты просятся наружу… Вы развалили все!.. Партия добра и зла предлагает пулевыводитель — средство для обретения бессмертия!.. Промелькнула печальная Ольга, но он не смог расслышать ее тихого напутствия, не смог поймать ее руку… Папка, ты держись, слышишь, держись!.. А это ведь сынок, Алешка. Как ты нашел меня, родной мой?.. Ты тоже держись, мы с тобой еще…

В черно-красных сполохах блеснула тонкая нить. Это струна, уже слышен ее ледяной звон, он нарастает, звук заполняет душу, каждую клеточку, это тяжелый, мрачный гул, он сотрясает все вокруг, напоминая о едином мгновении прошлого. Перетянутый звон вдруг легко исчезает, и вот уже наплывает тишина, как сама собой разумеющаяся…

А наши юные путники под утро прикорнули у старого дувала. Они ни о чем не думали, потому что очень устали. С первыми лучами солнца Юрка и Маша проснулись и наскоро перекусили хлебом и яблоками. Им повезло: только они вышли на дорогу, первый же водитель, которому они махнули, остановился. Юрка подсадил Машеньку и сам быстро залез в кузов. Через два часа они, счастливые и ошеломленные, бродили по столице.

Бегство Машеньки самым неожиданным образом подтолкнуло к трагической развязке уже давнее противостояние между былыми друзьями. Сагиб, обнаружив пропажу дочери, поднял на ноги всех боевиков города, в том числе и тех, кто подчинялся лично Кара-Огаю. Лидер пришел в бешенство. Буквально в считаные минуты его белый «Мерседес» оказался у известного двухэтажного дома, с перекошенным лицом он ворвался в покои Сагиба. Что было дальше, никто точно не знает. Говорят, хозяин дома не очень уместно напомнил Кара-Огаю о бегстве его любовницы Люси. Раздались выстрелы, Лидер подчеркнуто спокойно вышел, пряча пистолет в кобуру. Но у охраны Сагиба-Тарантула, корешей по зоне, реакция была отменной: Кара-Огай не успел сесть в «Мерседес», как грузно завалился под автоматным ливнем. Однако еще не осыпались осколки автомобильных стекол, как тут же ответили очередями телохранители Лидера… К месту побоища долго не отваживались подойти. И дымились, медленно остывая, ужасные раны. В республике назначили траур.

И еще об одном, на сей раз не таком уж значительном происшествии судачил город К. В пустой квартире обнаружили труп хозяйки — некой Зойки. Причем голова ее лежала отдельно, на фарфоровой тарелке. Там же нашли тетрадь, подписанную «Доктор И. Г. Шрамм. Паронимический смысл жизни». Юный следователь, которому поручили дело (да-да, в К. вернулась законность!), три дня пытался постигнуть смысл записей, но стал заговариваться, и его срочно заменили. Отловила же спятившего доктора общественность, она и привела его в милицию. Агиров, в свою очередь, спихнул доктора в психиатрическую клинику. Говорят, Житейский содержит Иосифа Георгиевича исключительно за стальными дверями. Беспокойный пациент. Больные ласково называют его «наш Зигмунд». На бывшего доктора это действует успокоительно…

Автандил мечтает о воссоздании Подутюрской Республики и тайно вытачивает кинжал. А Пиросмани обособленно от былого покровителя готовит новую серию поджогов. Он втихаря подобрал на помойке пустой коробок и теперь ищет спички. Обо всех этих приготовлениях прекрасно осведомлен новый главврач. У него своя система лечения и особые правила контроля за беспокойными пациентами. «Республика — это я», — напоминает больным доктор Житейский. У него есть своя контрразведка в лице бывшего поэта Сыромяткина. Именно он настучал на Пиросмани и Автандила, хотя в душе сочувствовал и сострадал им. Такова уж неблагодарная доля информатора.

А что же вольный стрелок Сирега? О смерти Кара-Огая и Тарантула он узнал на далекой чужбине и сокрушенно подумал: «Не могли этого сделать раньше! Не пришлось бы гнить в этой дыре…» Попал он к фундаменталам, где честно рассказал о своих «особо теплых» отношениях с Лидером. Его неделю держали в подвале, потом выпустили — разведка подтвердила: не врет парень. Решили направить его на повышение квалификации в лагерь под Пешаваром. Деваться было некуда. Что ждало его в ближайшем будущем, он не знал, да и старался об этом не задумываться. Более всего Сирегу страшило обрезание…

А влюбленные голубки, как дети, резвились у главного фонтана столицы. Мощные струи с державным величием омывали огромную чашу в национальном стиле. Скорее всего, она символизировала достаток и процветание. Девушка, смеясь, прикрывала пальчиком струю, потом неожиданно направляла ее на своего друга. Так они развлекались, пока не вымокли до последней нитки. Горожане таращились на них как на сумасшедших, качали головами и уходили по своим делам… Потом Юрка сушил на лавке свой паспорт, у Машеньки же вообще не было никаких справок или документов, свидетельствующих, что она есть на белом свете. Тем не менее она существовала и, по крайней мере, одному человеку была нужна, как необходимы каждому душа и солнце.

Ведь один человек — это так много даже для всей Вселенной.

Обнявшись, они бродили по большому городу, сытые запахи всяческих кушаний преследовали их, но чувство голода притупилось, они были счастливы просто потому, что жили. Так бывает, когда две души взлетают навстречу друг другу, распахиваясь, чтобы вобрать целый мир… Потом они очутились на базаре, и Маша, остановившись у лотка, попросила пухлого торговца:

— Подари мне лепешку!

Тот изумленно посмотрел в невинные голубые глаза бродяжки и молча протянул ей только что выпеченный хлеб. Вечером торговец рассказал об этом случае своим друзьям.