Митч: Чистая удача.

Как мы уже говорили выше, Тони Сирико не участвовал в действии на протяжении первых шести серий сезона, но его возвращение было победным. С самого начала стало очевидно, что Дэвид и сценаристы собираются уделить ему больше внимания. Мой любимый момент – первая сцена, когда он возвращается.

– Стив

Стив: Мы уже говорили о его первой реплике, «Что слышно, что говорят?» – реплике Кэгни. Но в этой первой сцене есть еще одна забавная фраза. Поли слышит песню Фрэнка Синатры Nancy (with the Laughing Face) / «Нэнси (со смеющимся лицом)». И он говорит: «Моя песня».

Майкл: На самом деле ее написал Фил Силверс, игравший сержанта Билко. Он создал ее для своей дочки Нэнси. Все думают, что это песня о дочери Фрэнка Синатры, но на самом деле она о девчушке Фила Силверса, которую тоже зовут Нэнси.

Стив: В любом случае, Поли говорит: «Это моя песня». Бобби Баккальери спрашивает: «Какого хрена это его песня?» – но никто ничего так и не объяснил. Я всегда переживал по этому поводу, хотя сам придумал фразу. Вы знаете, о чем она? Сценаристы говорили?

Майкл: Думаю, это просто для смеха, вроде как в конце третьего сезона, когда дядя Джуниор поет песню Core 'ngrato. Дэвид просто использовал ее, чтобы поговорить о сентиментальности и поп-музыке в целом. Он использует ее в сцене, чтобы сказать: «Эй, у меня есть кучка гангстеров, плачущих над песней, которая на самом деле ничего для них не значит. Они не связаны ни с Италией, ни с итальянской музыкой. Просто сентиментальные мужики». Я думаю, именно для этого и понадобилась песня Фрэнка Синатры в сцене с Поли. Кто знает, почему это его песня? У него нет детей, он не женат. Почему его так трогает песня о молодой девушке, «сорванце в кружевах»? Он вспомнил кого-то из прошлого? Просто забавно, что его так тронула именно эта песня, и никто не знает, почему.

Стив: И это наводит на мысль о другой сцене в том же эпизоде. Тони слышит песню Chi-Lites «Oh Girl» и начинает плакать. Вы никогда прежде не видели, чтобы такое случалось, но Тони рыдает из-за песни.

В седьмой серии есть сцена, символичная для Джеймса Гандольфини, всегда прикрывавшего наши спины, всех нас. Питер Ригерт, который играл сенатора Зеллмана, рассказал нам все, когда узнал то, что мы уже знали.

– Майкл

Майкл: Есть эпизод, где Тони узнает, что Зеллман спит с его бывшей девушкой, напивается и решает избить его. Каково было играть эту сцену с Джимом?

Питер: Как вы, ребята, знаете, никто, кроме постоянных участников, не получает сценарий заранее. Поэтому я узнал, что мне предстоит делать, только придя на пробы. В эпизоде Тони избивает меня ремнем до полусмерти, но в тексте написано, что он еще и срывает с меня нижнее белье. После читки я был не в восторге от этого.

Майкл: Никто бы не захотел такого делать.

Стив: То есть он стягивает с тебя трусы и шлепает по заднице?

Питер: Именно. Предполагалось, что я буду голым. Считаю, что меня надо было предупредить. Дэвид всегда был милым, и я очень высоко ценю то, что он создал, но это реально застало меня тогда врасплох.

После читки за столом я сидел там один. Джеймс подошел и спросил: «Как тебе такое?» Я признался: «Не в восторге от этого, приятель, не думаю, что нужно оскорблять актера, чтобы унизить персонажа. Я немного расстроен».

Он позвал Дэвида и объяснил, что я чувствую. Тот сказал: «Ну, я так написал сцену». Я заявил: «Дэвид, я думаю, что могу сыграть эту роль на все сто, и обещаю, что зрители будут в ужасе от увиденного, но тебе не обязательно унижать меня, чтобы я смог это донести». Дэвид ответил: «Ну, хорошо» – и ушел.

Я не знал, уволят меня или нет, но Джимми пообещал: «Что бы ты ни решил, я обещаю, что прикрою тебя». Я сказал: «Хорошо», зная, что не собираюсь снимать трусы, и Джимми тоже не собирался их срывать. Потом пришел режиссер, Джон Паттерсон, очень обаятельный парень. Он пытался убедить меня, но я сказал: «Джон, я не могу этого сделать».

Мы стали готовиться к съемкам. Я подошел к реквизитору и спросил: «Какой ремень вы используете?» Он ответил: «Ну, знаешь, пояс из пенопласта». Я снял рубашку и попросил: «Ты не ударишь меня им?» Он сказал: «Что?» Я объяснил: «Хочу знать, каково это, ударь меня ремнем». Я ничего не чувствовал и повторял: «Сильнее, сильнее», но снова полный ноль.

Теперь я знал, как могу выиграть эту сцену. Я сказал Джимми: «Слушай, этот пояс – из пенопласта, я попросил реквизитора ударить меня им и ничего не почувствовал. Можешь меня отлупить». И знаете, что он сделал? Пошел к реквизитору попросил: «Ударь меня этим ремнем». Потому что ему важно было убедиться, что я все это не выдумал.

Стив: Так вот как ты заставил его унизить тебя, не снимая трусов. Умно.

Питер: Мы закончили около трех тридцати утра. Я вышел на улицу, там стояла машина, чтобы отвезти меня домой. Джимми встал рядом со мной. Я просто сказал: «Спасибо за отличный вечер» – все действительно прошло потрясающе, и он очень хвалил меня.

Я спросил его: «Вы знаете слово «mensch»?» Он ответил: «Думаю, я знаю, что оно означает». Я пояснил: «Оно значит “человек”». Вот что оно означает на самом деле. Это самый большой комплимент, какой только можно сделать. Я сказал: «Вы – человек», потому что он действительно кое-что сделал. Дело в том, что во время читки за столом я не осознал, но Джим по моему лицу понял, что у актера проблемы. Он обеспечил мне возможность выбирать. И я знаю, что это не единственный раз, когда он так поступил.

Стив: Нет, он точно был именно таким парнем.

Один из самых крупных сюжетов четвертого сезона связан с Фурио и Кармелой. Между ними существует невысказанное притяжение – ничего никогда не говорится, они даже не целуются, но на их лицах это отражается каждый раз, когда они снимаются вместе. Я думаю, что Федерико Кастеллуччо, который играл Фурио, проделал потрясающую работу в том сезоне. Многие не знают, что Федерико – восхитительный художник. И одна известная картина, которую он написал, выросла из сцены в четвертом сезоне.