Второй момент – отец как персонификация власти – тесно связан с социальной структурой общества. Даже там, где властные функции в семье и обществе принадлежат мужчинам, они не всегда правят миром, в том числе своими детьми, непосредственно и единолично.

В традиционном обществе отец чаще всего позиционируется как а) кормилец, б) дисциплинатор, в) пример для подражания и д) непосредственный наставник сыновей (но не дочерей) в общественно-трудовой деятельности. Но часто отцовство бывает чисто символическим, и едва ли не самый распространенный транскультурный его архетип – образ отсутствующего отца, который всем управляет, но конкретных социально-педагогических функций не имеет.

На возвышенно-символическом уровне монотеистических религий конкретные отцовские функции не особенно заметны, их поглощает и заслоняет властная вертикаль. Существует большая и очень интересная богословская литература о понимании отцовства в Ветхом и Новом завете (Goshen-Gottstein, 2001) В иудаизме Бог – Творец, Создатель всего сущего, Отец Всемогущий (богословы обсуждают вопрос, считать ли слово «всемогущий» прилагательным или существительным, синонимом «Отца»). Прежде всего, это грозная, карающая сила: «Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, за вину отцов наказывающий детей до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня» (Второзаконие 5:9). Но одновременно это также Отец и покровитель народа Израиля, который обязан почитать Его заповеди: «Почитай отца твоего и матерь твою, как повелел тебе Господь, Бог твой, чтобы продлились дни твои, и чтобы хорошо тебе было на той земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе» (Второзаконие 5:16).

Христианство существенно изменило ветхозаветную концепцию отцовства. С появлением Христа и Божественной Троицы возникло понятие Бога Отца не только как Творца всего сущего, но и как отца своего Сына Иисуса. Образ Бога Отца предельно абстрактен. «Бог совершенно неизобразим в Своем существе, непостижим в Своей сущности и непознаваем. Как бы одет неприступным мраком непостижимости. Не только попытки изображения Бога в Его существе немыслимы, но и какие-либо определения не могут охватить и выразить существа Божия, оно неприступно для человеческого сознания, является неприступным мраком сущности Божией. Самое богословие может быть только апофатическим, то есть составленным в отрицательных терминах: Непостижимый, Неприступный, Непознаваемый» (Инок Григорий).

В православном каноне доминантная роль Бога Отца «чрезвычайно выражена: он высится над сыном и Богородицей и не виден в своей небесной резиденции. Возникает ощущение его незримого присутствия в мире, но нет его конкретного облика. Он правит миром семьи издали, не присутствуя в нем. Мать и Дитя предоставлены сами себе, но периодически ощущают незримую и грозную власть Отца… Он доминирует, властвует, но не управляет, или же его управление неподвластно земному разумению. Отвечает за дела семьи Мать и царица небесная. Сын психологически ближе к матери, чем к отцу, и мать также ближе к сыну, чем к отцу… От грозного Бога Отца людям ничего хорошего ждать не приходится, но Богоматерь с младенцем Христом на руках может вымолить у Всемогущего прощение и заступиться за своих детей, уберечь их от гнева Господня» (Дружинин, 2005. С. 64–65).

Кроме Божественной Троицы, в христианстве появился образ Святого Семейства (Богородица, младенец Иисус и его номинальный отец – святой Иосиф), занявший важное место в изобразительном искусстве Средних веков и Нового времени.

Какое отношение это имеет к реальному отцовству? По данным кросскультурных исследований, реальный отцовский вклад в воспитание детей, как и вообще отцовские контакты отца с детьми, в большинстве обществ значительно меньше материнского вклада. Дети проводят с отцом гораздо меньше времени. Например, по данным наблюдений за поведением 3—6-летних детей в Кении, Индии, Мексике, Филиппинах, Японии и США (Whiting, Whiting, 1975), в присутствии матери дети находились от 3 до 12 раз чаще, чем в присутствии отца. У 4—10-летних детей в обществах Африки, Южной Азии, Южной, Центральной и Северной Америки соответствующая разница составляет от 2 до 4 раз (Whiting, Edwards, 1988). Особенно ничтожен отцовский вклад в воспитание детей моложе 3 лет.

Впрочем, сравнивать величину отцовского и материнского вклада в воспитание ребенка можно только с учетом возраста ребенка и социальной структуры общества. Чем младше ребенок, тем больше роль матери. Применительно к младенцам это непосредственно связано с лактацией. Тем не менее не одна только мать ухаживает за младенцем. Лишь в половине обществ, по которым имеется более или менее достоверная статистика, за младенцами ухаживают исключительно матери, а остальные взрослые выполняют вспомогательные роли. В большинстве архаических обществ забота о маленьких детях, особенно после их отлучения от груди, разделена между матерью и другими членами семьи, прежде всего старшими девочками. А по мере взросления детей в этом начинают участвовать и отцы, особенно в роли дисциплинаторов и когда речь идет о мальчиках (Barry et al., 1977; Weisner, Gallimore, 1977). Иногда этим занимаются все взрослые члены общины (Broude, 1995).

Физическое отсутствие отца в патриархальной семье, его отстраненность от ухода за детьми – не только следствие его внесемейных обязанностей или его нежелания заниматься подобными делами, но и средство создания социальной дистанции между ним и детьми ради поддержания отцовской власти.

У некоторых народов существовали специальные правила избегания, делавшие взаимоотношения между отцом и детьми чрезвычайно сдержанными. Например, традиционный этикет кавказских горцев требовал, чтобы при посторонних, особенно при старших, отец не брал ребенка на руки, не играл с ним, не говорил с ним и вообще не проявлял к нему каких-либо чувств. По свидетельству осетинского классика Косты Хетагурова, «только в самом интимном кругу (жены и детей) или с глазу на глаз позволительно отцу дать волю своим чувствам и понянчить, приласкать детей. Если осетина-отца в прежние времена случайно заставали с ребенком на руках, то он не задумывался бросить малютку куда попало… Я не помню, чтобы отец назвал меня когда-нибудь по имени. Говоря обо мне, он всегда выражался так: „Где наш сын? Не видал ли кто нашего мальчика?“» (Хетагуров, 1960. С. 339–340). Это было средством поддержания отцовской власти и иерархических отношений в семье ивобществе.

Из истории отцовства

Несмотря на наличие транскультурных констант, история отцовства, будь то его идеология или повседневные практики, так же как история детства, не укладывается в простые эволюционные схемы. В научной литературе 1970—80-х годов, находившейся под сильным влиянием идей Филиппа Арьеса и, в меньшей степени, психоистории Ллойда Демоза (см. о них: Кон, 2003в), отцы упоминаются редко и преимущественно в негативном ключе: подчеркивается их жестокость, властность, авторитарность и т. п. Исследования 1990-х годов показали, что это, как и отнесение «открытия детства» к началу Нового времени, – сильное упрощение: не только отцовские практики, но и нормативные каноны отцовства в исторических обществах никогда не были вполне единообразными, причем всюду с усложнением общества отцовская власть, как правило, ослабевает. Характерный пример – античность.