На протяжении всех Средних веков педагоги, юристы и богословы настойчиво напоминают мужчинам, что они должны не только физически заботиться о своих детях, но и духовно воспитывать их. Это не проходило даром. Вопреки представлению о постоянном физическом отсутствии отцов в семье, средневековые рисунки и миниатюры часто изображают отца присутствующим у постели больного ребенка (особенно если происходит чудо), маленьких детей нередко берут с собой в поход, на рынок или в путешествие. Даже когда детей отдавали на воспитание в чужие семьи, о чем говорилось выше, в этом проявлялось не столько равнодушие к ребенку, сколько забота о его собственном благе, как его тогда понимали.

Это касается и телесных наказаний. То, что средневековое воспитание, особенно отцовское, было суровым и жестоким, не подлежит ни малейшему сомнению. Даже возросшее внимание к детям в XV–XVI вв. означало в первую очередь усиление требовательности. Теологи говорят исключительно об обязанностях детей по отношению к родителям, прежде всего – к отцу, и ни слова – о родительских обязанностях. Автор популярного во Франции первой половины XVII в. трактата о моральной теологии писал, что если отец и сын некоего человека окажутся в одинаково бедственном положении, человек должен в первую очередь помочь отцу, потому что он получил от своих родителей гораздо больше, чем от детей (см.: Flandrin, 1976. P. 135).

После Тридентского собора трактовка четвертой заповеди стала более расширительной. Из одиннадцати «покаянных книг», изученных Жаном-Луи Фландреном, четыре, написанные между серединой XIV и серединой XVI в., ничего не говорят о долге родителей по отношению к детям; зато семь книг, опубликованных между 1574 и 1748 годами, затрагивают эту тему все более подробно. Из семи пенитенциариев, упоминающих родительский долг, и шести катехизисов, подробно комментирующих четвертую заповедь, в двух трудах, опубликованных до 1580 г., свыше 80 % текста посвящено обязанностям детей и меньше 20 % – родительским; в трех книгах, изданных между 1580 и 1638 гг., родительским обязанностям посвящено от 22 до 34 % текста, а в восьми книгах, относящихся к 1640–1794 гг., доля подобных наставлений колеблется от 40 до 60 % (Flandrin, 1976. P. 135–136).

Если средневековые тексты говорят исключительно о властных функциях отца, которого домочадцы должны почитать и слушаться, а самому ему мало что предписывается, то начиная с эпохи Возрождения и Реформации, и особенно в XVII–XVIII вв., в Западной Европе появляется много поучений и наставлений отцам, как им следует воспитывать детей. Этот сюжет занимает важное место в протестантской этике. Акцент все чаще делается на любви к детям. Это проявляется, в частности, в культе доброго святого Иосифа, который растил маленького Иисуса, и призывах подражать ему.

Заметно индивидуализируется и сама мужская психология. Знатные и образованные отцы все чаще говорят, что они вынуждены наказывать своих детей против собственной воли. Меняется и смысл понятия семейной преемственности: наряду с извечным вопросом, станет ли сын достойным продолжателем отцовского дела, в чем бы оно ни заключалось, возникает новая забота: а каким мой сын меня запомнит?

Монтень об отцовстве. Интерлюдия

Мишель де Монтень много размышлял об отцовстве и воспитании детей как на личном опыте, так и по просьбе друзей. В частности, глава «О воспитании детей» написана по просьбе жены его близкого приятеля графини Дианы де Фуа, ожидавшей рождения первого ребенка, который, по убеждению философа, непременно должен был быть мальчиком: «…..вы слишком доблестны, чтобы начинать иначе как с мальчика» (Монтень, 1958. Т. 1. С. 191). Обратите внимание: адресатом педагогического трактата является женщина, но родить она должна непременно сына!

Монтень разделяет общее «мнение, что неразумно воспитывать ребенка под крылышком у родителей» (Там же. С. 198). К новорожденным детям он откровенно равнодушен, признавая, что «не особенно любил, чтобы их выхаживали около меня» (Там же. Т. 2. С. 69). О смерти своих маленьких детей он тоже говорит спокойно: «Я сам потерял двоих или троих детей, правда, в младенческом возрасте, если и не без некоторого сожаления, но, во всяком случае, без ропота» (Там же. Т. 1. С. 77). На этом основании Филипп Арьес, а за ним и многие другие, включая меня, обвиняли философа в равнодушии к детям. Это несправедливо.

Как большинство мужчин любой исторической эпохи, Монтеня больше интересуют подросшие дети, которым отец может передать свое духовное богатство. «Мы любим наших детей по той простой причине, что они рождены нами». Но эту заслугу приходится делить с матерью ребенка, между тем существует «другое наше порождение»: «ведь то, что порождено нашей душой, то, что является плодом нашего ума и душевных качеств, увидело свет благодаря более благородным органам, чем наши органы размножения; эти создания еще более наши, чем дети; при этом творении мы являемся одновременно и матерью и отцом, они достаются нам гораздо труднее и приносят нам больше чести, если в них есть что-нибудь хорошее» (Там же. Т. 2. С. 86).

Философ осуждает институт кормилиц и обычай отдавать детей в чужие семьи. По его мнению, мужчине следует жениться в 35 лет, чтобы возраст родителей не был близок к возрасту детей. Слишком молодой, как и слишком старый, отец не может быть ни хорошим наставником, ни примером. Не следует также держаться за свое имущество и власть. Идеал отцовства – дружеские отношения с детьми, готовность открываться им.

Интересно, что некоторые современники Монтеня остро осознают потребность в общении с детьми, но не могут ее реализовать:

Покойный маршал де Монлюк, потеряв сына жаловался мне на то, что среди многих других сожалений, его особенно мучит и угнетает то, что он никогда не общался со своим сыном. В угоду личине важного и недоступного отца, которую он носил, он лишил себя радости узнать как следует своего сына, поведать ему о своей глубокой к нему привязанности и сказать ему, как высоко он ценил его доблесть. Таким образом, рассказывал Монлюк, бедный мальчик встречал с моей стороны только хмурый, насупленный и пренебрежительный взгляд, сохранив до конца убеждение, что я не смог ни полюбить, ни оценить его по достоинству. «Кому же еще мог я открыть эту нежную любовь, которую я питал к нему в глубине души? Не он ли должен был испытать всю радость этого чувства и проявить признательность за него? А я сковывал себя и заставлял себя носить эту бессмысленную маску; из-за этого я лишен был удовольствия беседовать с ним, пользоваться его расположением, которое он мог выказывать мне лишь очень холодно, всегда встречая с моей стороны только суровость и деспотическое обращение» (Там же. С. 80).

Индивидуальные отцовские практики могли быть и были совершенно разными. Некоторые коронованные отцы не стеснялись возиться со своими маленькими детьми, переживая их болезни и смерти как личную драму. Сохранились 34 нежных письма Филиппа II Испанского инфантам Изабелле и Екатерине, которым было в то время 15 и 14 лет (Histoire des peres. P. 128–129). Кто бы подумал, зная мрачный характер этого человека и печальную судьбу его наследника дона Карлоса!

Удивительно заботливым и ласковым отцом был Генрих IV Французский, который нежно любил не только детей своих многочисленных любовниц, но и своего дофина, будущего Людовика ХШ (Ibid. P. 210–214). Король берет его с собой на охоту и на прогулки, часто разговаривает и играет с мальчиком. Подробные записки придворного врача Эруара позволяют нам сегодня услышать ту влюбленную интонацию, с которой мальчик обращается – всегда на Вы! – к своему обожаемому папе.