— Стебли шелестят на ветру? — предположила она.

— Нет, — покачал он головой. — Ветра не было. Полный штиль. Росли початки. Листья разворачивались. Это я и слышал.

Миранда никогда не думала о подобном. И все же она вернулась к погоне за реальностью.

— Эти ужасные люди, о которых вы говорили. Снайперы…

— Они просто делали свое дело, — сказал он. — В этом нет ни дурного, ни хорошего.

— Убивать ни в чем не повинных людей?

— Они обеспечивали существование своим семьям. Или кланам. Тем, кто остался в живых.

— Я думала, там военное положение.

— Так оно и было. Говорят, армия держала трассу I-70 открытой всю весну. Они сопровождали конвои, преследовали бандитов, охраняли станции анализов крови. Делали все, что в их силах, но ситуация вышла из-под контроля. Я видел столько… казненных. Повешенных на высоковольтных опорах. Или привязанных к столбам ограждений. А то и просто застреленных в канавах. Как в Средние века. Это армия поработала и выставила результаты на всеобщее обозрение вдоль обочин дорог.

— Там и сейчас такое?

— Уже нет. Во всяком случае, военные этим теперь не занимаются. Платить перестали. А у большинства из них семьи. Трасса I-70 была последним коридором «из моря в море». К тому времени, когда я захотел им воспользоваться, его закрыли.

«Армия разваливается», — подумала она и сказала:

— Генералы ничего подобного нам не рассказывали.

— Вы слышали о конкистадорах? — спросил он. — Первое, что они сделали, высадившись в Новом Свете, — порвали узы с монархией. В те времена короли получали власть прямо от Бога, как Папа Римский. И тут вдруг конкистадоры обнаружили, что очутились в мире, где Бога нет.

— Вы сравниваете генералов с конкистадорами?

— Я не вижу, чтобы ими кто-то командовал.

«Мой отец», — подумала, но не сказала она. И президент с Объединенным комитетом начальников штабов, засевшие на горе Шайенн, в бункере НОРАД[60]. И двести лет демократии. Себя она патриотом не считала, но демократия была их богиней. А Натан Ли пугал ее.

— Но свою власть они получают от людей, — настаивала она.

— Миранда, — укоризненно прошептал он.

Она перевернула бутылку — та была пуста. Плохо. Слишком быстро.

— Но это ужасно!

— Сейчас уже все иначе, — сказал он. — Но тогда я, бывало, заходил в маленькие городки и попадал в другую реальность: словно пятьдесят лет назад остановились часы. Жизнь ничем не потревожена. Никакой паники, абсолютное спокойствие. Мужчины постригали лужайки ручными косилками. Лимонад за пятицентовик. Мальчишки красили белые заборы. Такое впечатление, будто там даже не слыхали о чуме.

— С глаз долой, из сердца вон?

— Отчасти так, — сказал он. — Но по сути, никто просто не задумывается, что скоро настанет их черед. И это не отрицание действительности. Это вера. Они все считают, что им предрешено выжить. Спроси их — и я бы выслушал сотню причин, почему чума минует их. Их семейные гены сильны, или они жили более праведно, или пища здоровая, или бегают трусцой, или молятся…

— Но это же такой самообман! А как же повсеместные отключения электричества? Исчезновение горючего? Голодные бунты?

— Отдаленные раскаты, — ответил он. — Пока гром не грянет…

— Так уже грянул.

— Но они ведь американцы, — сказал он. — Внутренне они готовы ко всему. И вы не поверите, насколько готовы. Это их вторая натура. Они сидят в подполье еще со времен первого русского спутника. И чума не напугает их ничем таким, чем их уже сто раз не стращал Голливуд. Ведь они, черт возьми, выживали после чумы десятки раз! Вспомните-ка. Стивен Кинг. «Штамм “Андромеда”». Альбер Камю. «Декамерон». Фукидид. Жизнь всего лишь имитирует искусство. Катастрофы несут обновление. Там, в глубинке, люди все еще судачат о лимитировании расхода горючего в семидесятых[61], йеллоустонских пожарах и урагане «Митч». О повсеместных отключениях электричества, снежных годах, Уэйко[62], Оклахоме[63], Всемирном торговом центре, наводнениях, Великой депрессии, Вьетнаме. Все эти события для них легендарны, как притчи. Они выучили эти уроки.

— Прошлое как повод для надежды? — предположила она.

— Вот именно. Америка всегда выживала. Ее люди деятельны. Они ждут не дождутся, чтобы вычистить всю грязь и начать все сначала.

— Вас послушаешь — они безрассудны.

— Вовсе нет.

— Вы считаете, мы дурачим их? — спросила она. — Тем, что обещаем найти вакцину от чумы.

— Этого я не говорил.

— А что, если исцеления нет?

Он поднял на нее глаза:

— А его, по-вашему, нет?

Она умолкла.

— Ну вот, — сказал он, размахивая сковородкой с омлетом. — Еда готова, а я испортил вам аппетит.

После ужина они вышли полюбоваться звездами. Натан Ли расспросил Миранду о ее жизни, но после его рассказов собственная история казалась ей такой пресной! Воспитывали в четырех стенах. К тому времени как страна развалилась, ее уже комфортно и безопасно пристроили в Лос-Аламосе. Лаборатория — или Гора, или Меса, или Атомный город — была островом, возвышающимся над всеми невзгодами.

Натан Ли называл Лос-Аламос цитаделью — городом в городе. Сравнивал его с зиккуратом в Уре, с афинским Акрополем, с Пентагоном и Кремлем. Здесь находился оплот власти, закрытый от простых граждан, убежище на случай осады. Послушать его, так выходило, что это величайшая веха в истории.

Он хотел знать, как этот городишко вырос в большой город. Миранда рассказала ему о волнах ученых из разных стран, накатывавшихся, словно переселенцы, с семьями и чемоданами, о ниспровержении специалистов по атомному оружию. Ведь более полувека Лос-Аламос в основном занимался ядерным вооружением — разработкой, а потом сокращением. Но тут вдруг биологические науки, презираемые физиками и инженерами как дисциплины «мягкие»[64]и неточные, возвысились и захватили власть. Были грандиозные сражения за сферы влияния, но верх одержала Элис, навела порядок и сосредоточила усилия всех на выполнении новой миссии — обуздании вируса Корфу.