– Кошка прямо под ноги ему бросилась.

– Макс, здесь нет никаких кошек. – Олешко устало потер переносицу.

– Я тоже видела. Серенькая, самая простая. Из-за кресла выскочила.

– Может, в форточку как-то пробралась или из подвала…

Они предоставляют людям из спецслужб самим разбираться с Кравцовым.

– Ника!

Булатов обнимает ее.

– Ой, Паш, смотри, вот же она, эта кошка! А ты говорил – не было!

Кошка сидит на крыше навеса и умывается.

– Как же это она прошмыгнула? Разве что когда он тебя в дом затаскивал. – Олешко смотрит на кошку и думает, что пора бы и ему пристроиться в чьи-то когтистые лапы.

– Как-то, стало быть, пробралась – в тепло погреться, потом мы стали шуметь, она испугалась, вот и… – Матвеев отряхивает джинсы от снега. – Все, поехали домой, дети ждут, что мы их из больницы заберем.

– А я разочарована. – Ника надула губы. – Я думала, это будет как-то… величественно, трагично, по-злодейски, а он упал, споткнувшись о кошку, ударился о столешницу башкой и сидит теперь там дурак дураком! Свинство какое!

Они хохочут, и она сердится еще больше, бросает снег за шиворот Матвееву, Олешко, они ловят ее и трут снегом ей лицо, падают, давно уже не было им так весело, хотя они взрослые люди, разменявшие пятый десяток, и должны вести себя по-взрослому, но детство, видимо, очень заразная штука.

И давно уже им так легко не дышалось – вокруг хвойный лес, конечно, полно кислорода.

– Ой, граждане!

Никин крик, отчаянный и испуганный, мгновенно раскидал их в разные стороны.

– Что, Ника? – Алексей вглядывается в ее испуганное лицо. – Где-то больно?

– Какое – больно? – Ника в ужасе смотрит на них. – Послезавтра – Новый год! Тридцатое декабря завтра, а от сегодняшнего дня большая часть уже псу под хвост улетела, матьвашурастак, у нас дети в больнице, дома кавардак, пустой холодильник, нет ни елки, ни подарков, мать их, ни хрена у нас нет, Панфилов в Питере, и студень еще не ставили!

– Так айда! – Олешко помогает ей подняться. – Как-то выпустили мы этот момент из поля зрения. Но было бы гораздо хуже, если бы ты подумала об этом завтра.

– Подарки детям… – Ника хватается за голову. – Елку надо, и не одну, а чтоб Мареку в комнату тоже, мы так привыкли…

– Подарки купим мы. – Валерия наконец выбралась из фургона. – Поедем прямо сейчас.

– О, Лерка! – Ника обнимает подругу. – Тогда так. Подарки детям и остальным покупаем мы. Елки покупает Макс. Лешка с Пашей едут в супермаркет и закупают продукты, и на сей раз список придется написать. Остальное сделаем, когда придем, а детей заберем из больницы завтра после обеда. А студень надо прямо с утра ставить, и торты печь. В общем, работы гора! За дело, ребята, времени в обрез.

– Отличный план. – Олешко подмигивает друзьям. – Главное, мимо ювелирных магазинов проходите именно что мимо, иначе не видать нам студня в этот Новый год.

– Вот это самое место.

Стефания Романовна закрывает глаза, но слезы все равно находят выход.

Они стоят у берез, что застыли под снегом. Старые березы, огромные, белые и холодные.

– Бабушка…

– Ничего, Марек, родной. Это ничего. Наверное, мама твоя права, нужно было сюда приехать. Тогда-то здесь зелено было, одуванчики цвели… а вон и мостик.

Небольшой пруд покрыт снегом, мостик выгнул спинку – почерневшее от времени дерево все в инее. Ника вздохнула: мостик стоит, а девочка, что бегала по нему… словно и не было ее. И одновременно она есть – она, Ника, и есть эта девочка. Странное ощущение.

– Вот здесь я зарыла ее.

Береза больше остальных – словно главная здесь. Ника опустилась на снег и принялась расчищать место.

– Что ты, Никуша?

– Посмотрю, не осталось ли холмика.

– Да за столько лет-то… Я ведь и тогда заровняла все, боялась, что обнаружат. Завернула ее в свой платок, одуванчиков положила, веночек, что сплела для нее, на головку надела. А потом зарыла, заровняла место, чтобы никто не интересовался. И больше я сюда не возвращалась.

– Ну так пора было вернуться. Мам, мы можем перенести ее на кладбище, приедем как-нибудь по весне, выроем и…

– Нет, дочка. Тут она нашла свой покой, тревожить ее не надо. Пусть спит, это нужно оставить как есть. Видишь, береза какая выросла? Это она и есть, моя девочка. Ты росла – и она росла.

– Мама…

– Я тогда просила Бога, чтобы он сотворил чудо, – и он сотворил. Я всегда это знала. Давайте, дети, поедем обратно. Навестили, и будет.

Ника гладит холодный ствол березы – да, это дерево сильнее и выше остальных. Она испытывает странное ощущение – словно часть ее самой зарыта здесь. И если бы все обернулось иначе, ее жизнь стала бы другой, и не было бы Марека. И не встретила бы она Алексея, и Лерку не узнала никогда.

– Как ты думаешь, бабушка знала?

– Нет, откуда. – Стефания Романовна снова всхлипнула. – Я тогда словно превратилась в другого человека, отрезала себя от всего, что было, а ты вела себя так, словно всегда была моей дочкой, и говорить очень быстро начала, да как! Сказки какие-то рассказывать пыталась. Нет, конечно, мать ничего не знала, а я не стала говорить – не из-за Григория, не из-за страха разоблачения, а просто потому, что Бог сотворил для меня чудо, вернул мне ребенка. О чем тут рассказывать? Это между мной и Им.

Ника смотрит на Марека и думает о том, что сама она не смогла бы так. Или нет? Прав Алешка, никто себя до конца не знает.

– Я ведь тогда ни о чем не думала, только об одном: она снова со мной! Остальное не имело значения. Я отчего-то даже не думала о том, что придется вернуться в Балхаш, где свекровь сразу обнаружит подмену. Словно кто-то отрезал меня от этих мыслей, словно все предопределено. Хотя, возможно, так оно и было…

И береза, застывшая на морозе, такая огромная и красивая, с тонкими веточками, словно залитыми в стекло, и мостик, через который бежала девочка на другую сторону, остались позади.

– Едем домой, мам. Ты права, лучше все оставить как есть.

* * *

Самое странное занятие – лежать на диване и наблюдать, как вокруг тебя кипит работа. В квартире пахнет студнем и ванилином – Ника печет фирменный торт, студень липко перекатывается под крышкой. Матвеев с Олешко устанавливают в гостиной огромную сосну, Валерия сидит рядом и чистит орехи.

– Подержи здесь… черт, колется. Паш, да держи ты, она же падает!

Панфилов смеется, хотя ему еще больно. Ему надоело в больнице, он затосковал совсем без Валерии.

– Ребята, надо достать игрушки с антресолей.