— В первые военные дни, например, подъезжает кухня, раздают обед, бойцы едят молча, будто бы без аппетита. Прохудился у кого-то сапог, поковыряет нехотя и рукой махнет: стоит ли, мол, стараться, если завтра меня уж не будет.

— А теперь?

— Ну! Картина теперь решительно изменилась! — снова удовлетворенно улыбнулся Либединский. — Например, кухня еще не подъехала, а бойцы уже чуют ее запах. Ест борщ солдат и похваливает: «Хорош борщ, хорош». Автомат, сапоги, «главное хозяйство», содержатся в самом строгом порядке, стирка организуется при каждом удобном случае. А уж как старательно, при случае, с песком котелки отмоют: и донца и стенки в них блестят, как серебро!.. «Из чистой посуды, говорят, есть вкуснее и здоровее».

— Такое настроение явно направлено к жизни! — заметил кто-то.

— Конечно, сейчас совсем иначе! — с горячей убежденностью говорил Либединский. — Бойцы не только на вопросы ответят, а и свои соображения добавят: вот, мол, заставили фашистов топтаться на месте, защемили им хвост… придет время — и мы так их, проклятых гадов, погоним, что они… ну, а далее, сами понимаете, русский человек в гневе может такое сказать, что не сразу найдешь синоним для передачи этих слов…

Видно было, что за эти два с небольшим месяца писатель многое увидел, испытал. Поговорить мне с ним не удалось — он куда-то заторопился и вскоре исчез. Но чувство дружеской уверенности в нем и удовлетворенности тем, как выглядит он, писатель-фронтовик, конечно, согревало душу.

В самом начале октября 1941 года как корреспондент газеты «Правда» я поехала в Свердловск. Короткая встреча с Юрием Николаевичем на ходу произошла летом 1942 года.

Мы посидели с полчасика на скамье против дома нашего Правления ССП. Юрий Николаевич рассказывал о своей работе в газете «Красный воин», которая крепко была связана с жизнью фронта. Часто бывая на разных участках фронта, он познакомился со множеством «самобытно интересных» людей, а вместе с тем он «и глазами и душой» увидел «великолепное пламя героического подвига, которое пылает повсюду», «огромную, неисчерпаемо прекрасную» духовную силу советского народа, защищающего родную землю.

Я добавила ко всему услышанному, что в жадной писательской памяти такие события и впечатления, конечно, останутся навсегда. Несколько загадочно улыбнувшись, Либединский подтвердил: да, только так и может быть.

Позже, читая новую его фронтовую повесть «Гвардейцы», я поняла, что значила эта его загадочная улыбка. Он не только рассказывал мне о жизни подмосковного фронта, но уже видел перед собой образы героев новой повести, в которой отразилось то незабываемое время.

Примечательно, что, участвуя в войне как литератор, как батальонный комиссар и как корреспондент газеты «Красный воин», Либединский «не только не отдалился» от полюбившихся ему картин Кавказа, дум и чувств его народной жизни, но еще глубже стал постигать корни этой огромной темы. Она еще далеко не исчерпана, он только «начал ее разработку» в романе «Баташ и Батай». А теперь он еще ярче видит, как все дальше раздвигаются границы повествования. Маленький горный народ, веселореченцы, как он называется в романе, не может погибнуть и не будет без конца «данником» своих феодальных князьков. Те люди гор, которых связывает братская дружба с русскими рабочими, с большевистской борьбой и подготовкой народа к революции, — «те веселореченцы пойдут по широкой дороге».

Когда же Либединский рассказал о дальнейшем развороте событий, о содержании двух последующих книг, мне стало ясно, что прерванная войной работа не только возобновляется, но уже в пути.

Кто не знает, что, как все новое и развивающееся, талант требует неустанного духовного обогащения не только впечатлениями бытия, но и познанием смысла, законов и целей его движения. Познание прошлого и настоящего небольшого горского народа, его связей с великим русским народом, их огромного исторического и общечеловеческого значения, высокой радости борьбы и созидания новой, свободной жизни, многолетнее общение со множеством людей, изучение их прошлого и настоящего, живое, образное обобщение связи времен — все это подлинное творческое счастье писателя-реалиста. Люди и события трех эпох в истории нашей страны отражены в трилогии Юрия Либединского. Роман «Горы и люди», где картина событий — начало нашего века, роман «Зарево», где как предвестники приближающейся великой грозы встают перед нами события знаменитой Бакинской забастовки, и, наконец, роман «Утро Советов», посвященный событиям революции в Петрограде, Москве и на Кавказе.

Однажды в осенний день 1959 года Юрий Николаевич неожиданно заехал ко мне.

— Вот, как говорится, на радостях завез тебе, на твою книжную полку! — весело сказал он и положил мне на стол три книги: двухтомник, изданный в Гослите, и книгу воспоминаний «Современники», вышедшую в издательстве «Советский писатель».

В гослитовском двухтомнике все произведения мне были давно знакомы, а книга воспоминаний «Современники» была для меня по материалу новой, и я тут же начала бегло просматривать страницу за страницей.

Вот молодой Юрий Либединский в 1921 году в работе над повестью «Неделя», со своими первыми авторскими мечтами, раздумьями, поисками художественного выражения, первыми непримиримыми спорами с теми, кто, не понимая огромного всемирного значения и смысла Великой Октябрьской революции, клеветал на нее.

— А! Очень правильно, что ты включил в свои воспоминания твою давнюю отповедь Пильняку!..

В начале 20-х годов дурную славу заслужил рассказ Б. Пильняка «При дверях». Люди, которых Пильняк называл коммунистами, показаны в его рассказе беспробудными пьяницами, пошляками и развратниками. Их рассуждения о революции, о «судьбах России», о провинциальном быте, о советских работниках и учреждениях представляли собой искажение действительности, клевету на революцию и осмеяние героической борьбы и труда народа.

Вот она, давно известная мне отповедь молодого Юрия Либединского Пильняку — автору рассказа-пасквиля:

«Тебе уездный городишко в наши дни представляется грязным свинством. А он, этот уездный городишко, овеян ветрами великой гражданской войны, овеян всей мировой революцией. Он сейчас насквозь героичен, этот маленький городишко… И там, где ты видишь грязных скотов, там я вижу героев, людей Коммунистической партии!»

(«Современники»).

В этом непримиримом противопоставлении взглядов на действительность заключался также и один из толчков к созданию повести «Неделя».

Продолжая просматривать заинтересовавшую меня книгу воспоминаний о современниках, я вдруг увидела знакомое имя А. Воронского. В годы, когда он редактировал журнал «Красная новь», он напечатал две моих повести — «Медвежатное», «Берега» — и несколько рассказов. Мне вспомнилась очень ободрившая меня первая встреча с Воронским, его живой интерес к нам, тогда молодым писателям, его умение найти и понять, чем каждый творчески отличен от другого. Но позже, когда я уже присмотрелась к литературным спорам, мне все яснее становилось, что Воронский далеко не все понимал и, конечно, ошибался.

Я