– Ради всего святого, Норма! Заткнись, ладно? – Хелен все еще слышала крики Нормы даже после того, как они скрылись в здании позади.

Дженни наконец убедила юношу дать Хелен проехать.

Хелен старалась вести машину спокойно, не позволяя себе поддаваться панике. Руки, ноги, глаза – все было вовлечено в медитацию вождения. Взгляд в зеркало – сигнал – маневр, первая передача – вторая – третья. Больница уменьшалась в зеркале заднего вида. Тонкая струйка дыма поднималась параллельно башне с часами. Убежденная, что однажды ее каким-то образом раскроют, Хелен представляла все это как отсрочку своего приговора, но испытывала удовлетворение, наблюдая, как прежняя Хелен Моррис умирает, сгорая дотла.

1986 год

На столе Хелен стояло два телефона, и Корали получила указание не переводить звонки ни на один из них. Корали распотрошила газеты, вырезав из них соответствующие страницы. Другой истории сегодня не будет. Для Адама Соломона и его сына другой истории не будет больше никогда, а история Джулии Соломон окончена. Фотография повторялась в разных размерах: увеличенный снимок красивой темноглазой женщины, затылок малыша. Заголовки и куски текста прыгали перед глазами, как играющие рыбки в озере из газетной бумаги.

Корали вернулась с кофе и чаем на подносе. Хелен вглядывалась в его содержимое, будто играла в игру на внимательность: фестончатый чайный сервиз, тарелка с кексами и заварными пирожными, которые все равно никто не станет есть.

– Приглашай их, – сказала Хелен.

Намокшие глаза Дженни Бишоп и Давины Дебен подчеркивали сухость глаз Хелен. Даже лицо Майкла Стейна выглядело опухшим.

– Пресс-конференция через час, – напомнила Давина Дебен. – Мы анонсируем расследование, но давайте сделаем все возможное для минимизации ущерба сейчас… – Она помахала в воздухе перед своим лицом, словно могла таким образом смахнуть слезы со щек. Это был первый случай на памяти Хелен, когда профессиональное умение Давины владеть собой дало трещину. – Боже, какая трагедия… Какая ужасная кровавая потеря…

Назарет отомстил Хелен, наказав ее за брошенный вызов. Она играла роль Бога, и в отместку заведение забрало чужую жизнь, последнюю душу для своей коллекции, и к тому же ни в чем не виноватую. Это было умно, это выступало чем-то более разрушительным, чем потеря карьеры или репутации.

Дженни откашлялась.

– Если я могу вставить свое скромное мнение ценой в два пенса, то этого можно было бы избежать, если бы деятельность больницы сворачивалась за более долгий срок.

Майкл Стейн покачал головой:

– Это место было непригодно для своей цели. Простите, Дженни, но я удивлен, что на ваших руках не больше смертей. И чьим решением в конечном счете было выписать пациентов в сообщество?

Дженни покачала головой в ответ:

– Дариус являлся образцовым пациентом. Его рецидива никто не мог предвидеть. Вы читали его записи, Хелен, вы были там целую вечность. – Хелен не решилась заговорить. – Пятнадцать лет без происшествий, – продолжала Дженни. – Но поскольку вы не могли дождаться, когда новый корпус будет готов, я поселила его в сообществе. Я предупреждала вас, что такое резкое закрытие может превратить образцовых пациентов в нестабильных. И мне не доставляет никакого удовольствия произносить: «А я вам говорила!»

Хелен откашлялась.

– Я очень опустошена этим и глубоко сожалею. – Такие глупые, неподходящие слова, но что еще можно сказать? «Я не могу есть, я не могу спать, я с удовольствием отдала бы свою жизнь вместо ее»? – Это, несомненно, ужасная трагедия, и я не могу выбросить мысль о страданиях женщины – и ее сына – из головы. – Голос Хелен дрогнул: она сделала глубокий вдох. – Тем не менее я закрыла эту больницу из благих побуждений и после консультации с экспертами. Я знаю, что вы делали все возможное, Дженни, но вы не смогли изменить культуру нерадивости и лени. Это неприятная правда. Я не думаю, что там можно было чего-то добиться, просто указывая пальцем на недостатки.

Майкл Стейн повернулся к Хелен. Она знала, что именно он собирается сказать.

– Хелен, эта трагедия была разовой, и ее нельзя рассматривать как подрыв кампании по закрытию. Вы всегда были одним из наших величайших борцов, и департамент ценит вашу работу больше, чем я могу выразить. Но… – Майкл поерзал на своем стуле. Давина смотрела в окно. – Как вы знаете, ваша роль отчасти в том, чтобы поглощать удар от подобных трагедий. – Она понимала, что топор приближается, однако это не притупляло боль. – Это являлось в конечном счете вашим выбором и вашей ответственностью. Выплата будет скромной, по всей видимости, но достаточной, учитывая тот факт, что вам придется приложить все силы, чтобы найти работу в схожем секторе хотя бы в течение нескольких месяцев.

Давина наставляла ее на ступеньках:

– Держите лицо, Хелен. Просто делайте заявление, не попадайтесь на их уловки. Вы способны на это. Вы не совершили ничего плохого.

Хелен прошла за Давиной и Майклом через вращающуюся дверь: они встали рядом с ней на крыльце. Из-за полицейского оцепления взревела разъяренная толпа. Поблизости была и стая журналистов. Хелен увидела свое отражение во множестве линз – крошечная куколка напротив сетки из стали и стекла. Громкие вопросы прокатились через нее, как приливная волна:

– Что вы чувствуете по поводу того, что трехлетний мальчик остался без матери?