class="p1">– Мне нужно выпить кофе, – заявила Джиджи. – О-о-о! Смотри! Там есть кофеварка!

Грэйсон рукой остановил ее.

– Тебе не нужен кофе.

– Я тебе нравлюсь, – напомнила ему Джиджи, ткнув его в грудь. – Ты находишь меня очаровательной.

У Грэйсона перехватило горло.

– Ты мне нравишься, – тихо сказал он, – но я все равно не дам тебе кофе.

– Без кофеина, – заспорила Джиджи. – Последнее предложение!

Грэйсон закатил глаза.

– Ладно.

Он пошел на кухню, чтобы приготовить ей кофе без кофеина. Когда он вернулся, Джиджи уже не сидела возле шкатулки. Она смотрела в его телефон.

– Ты присылал мне не это, – тихим голосом сказала его сестра. – Пароли из кабинета мистера Троубриджа. – Да, ты прислал мне фотографию, но… – Она подняла его телефон, на экране которого была открыта галерея. – Это не те пароли, которые ты мне прислал, Грэйсон.

И он сразу увидел, какие ошибки совершил: ослабил бдительность. Грэйсон дал ей свой телефон, позволил открыть фотографии, чтобы просмотреть те, которые она сделала, не забрал телефон с собой, когда вышел из комнаты. Он все еще был разблокирован или она сама вычислила пароль?

Хотя какое это теперь имело значение?

– И мой ключ… – Джиджи смотрела на фотографии, просто стояла и смотрела, словно ждала, что они перестанут быть тем, чем были. – Ты сфотографировал мой ключ. Я знала это. Но не придала этому значения. Я дала тебе свой ключ, а потом ты отдал его Саванне. Но мой ключ не подошел. – Она оторвалась от телефона и ошарашенно посмотрела на него. – Почему он не подошел, Грэйсон?

Грэйсона Хоторна воспитывали так, чтобы он умел контролировать любую ситуацию, но он не знал, как это остановить. Он не знал, как солгать ей – хотя до сих пор он только этим и занимался.

– Где ты это взял? – Джиджи подняла ключ-флешку. – Ее ведь не было тогда в шкатулке, верно? Ты уже открывал ее? – Джиджи уронила ключ, и в следующее мгновение в ее руках появился дневник – она отчаянно вцепилась в него. – Он-то хоть настоящий?

«Он был настоящим, Джиджи». Сейчас дневник интересовал Грэйсона в самую последнюю очередь.

– Мы подошли к той части, где ты говоришь мне, что можешь все объяснить, – сказала Джиджи прерывающимся голосом. – Так объясни, Грэйсон.

Грэйсон уже мысленно сформулировал ответ. Он посмотрел ей прямо в глаза.

– Я пытался защитить тебя.

– Хорошо. – Джиджи кивнула и, начав кивать, уже не могла остановиться. – Я верю тебе, понятно? Потому что я из тех, кто верит людям. – Она улыбнулась, но это не было похоже на улыбку Джиджи. – Потому что какое удовольствие идти по жизни другим путем?

У Грэйсона разрывалось сердце. У него нет другого выбора, кроме как продолжать лгать сестре. И она продолжала бы верить ему, потому что просто была таким человеком.

– Только… – голос Джиджи дрогнул. – От чего именно ты защищал меня? – Она снова подняла дневник. – Что здесь? – Она помолчала. – И чего здесь нет?

Грэйсон не смог ответить. Даже если бы захотел, его тело не позволило бы ему. В ушах звучал голос Старика: «Остальные могут совершать ошибки. Но не ты».

Он знал, что ему плохо даются чувства. Он знал это.

– Я доверяла тебе, – сказала Джиджи, но слова словно вырывали из нее клещами, – даже после того, как ты солгал мне. Ты мой брат, и ты солгал мне, но я все равно доверяла тебе, потому что я так живу.

– Я могу объяснить, – сказал Грэйсон. Очередная ложь, потому что он не мог. Он никогда не смог бы ничего объяснить ей, потому что секреты, которые он хранил, должны оставаться секретами.

Чего бы это ни стоило!

– Продолжай, – сказала ему Джиджи, по ее лицу текли слезы. – Скажи мне, что ты не пытался помешать мне – помешать нам – с самого начала.

Грэйсон не мог ей этого сказать. Он ни черта не мог ей сказать.

– Тот парень на улице, тот, кого ты назвал опасным, сказал, что ты играешь только по собственным правилам. Он предупредил меня: «Будь с ним осторожнее, солнце!»

Грэйсон никогда бы себе не простил, если бы из-за него она оказалась в опасности.

– Джиджи… – Грэйсон был не из тех, кто просил, но сейчас он умолял.

– Не надо, – сказала Джиджи тихим охрипшим голосом. – Просто заткнись и отдай мне то, что ты на самом деле нашел в этой шкатулке, потому что я ни на секунду не поверю, что ты ее еще не открывал.

В груди у Грэйсона болело. Каждый его вдох отдавался болью. Он чувствовал боль повсюду.

– Я не могу.

Джиджи сглотнула.

– Тогда, черт побери, держись от меня и от моей сестры подальше!

Она открыла дверь. Саванна шла по коридору, она посмотрела сначала на сестру, а потом перевела твердый, как алмаз, взгляд на Грэйсона, он все понял.

Он потерял их обеих.

Два года и восемь месяцев назад

Грэйсон сидел, сгорбившись, на полу домика на дереве, подтянув колени к груди. «Неподобающая поза для Хоторна», – тупо подумал он. Слова не причинили той боли, какую должны были.

Он провел большим пальцем по кусочку металла в своей руке. Грэйсон вспомнил, как в восемь лет он писал хайку за хайку, зачеркивая слова, спокойно вырывая лист за листом из блокнота, потому что, когда у тебя всего три строчки, они должны были быть идеальными.

Он хотел – очень хотел, – чтобы они были идеальными. Он мучился над темой и содержанием, метафорами и правильным подбором слов. Капля воды. Дождь. Ветер. Лепесток. Лист. Любовь. Гнев. Печаль. Но сейчас, перечитывая то, что в итоге получилось, он мог думать лишь о том, что это далеко от идеала.

Он не был идеальным – и вот цена этого.

Куда бы Грэйсон ни посмотрел, он видел Эмили. Янтарные волосы Эмили развеваются на ветру. Шальная улыбка Эмили. Эмили, лежащая на берегу.

– Мертвая. – Грэйсон заставил себя произнести это вслух. Это было не так больно, как должно. Ничто не причиняло достаточной боли.

Он снова перечитал чертово хайку, крепко стиснув его в руке. Металл впился в пальцы. «Когда слова истинны, – вспомнил он, как говорил Джеймсону, – когда это правильные слова, когда то, что ты говоришь, имеет значение, когда это красиво, совершенно и искренне, это причиняет боль». Грэйсон хотел, чтобы Эмили любила его. Он хотел, чтобы она выбрала его. Находясь с ней, он чувствовал, что совершенство не имеет значения, что он может хотя бы на время забыть про контроль.

Это была его вина. Он повел ее к утесам, не Джеймсон. «Некоторые люди могут