– Тьфу ты, собаки тебя задери, испужал, – раздалось гулким эхом в тюремном коридоре. – Федотыч, ты совсем на старости лет с ума выжил?! Из охранников в сыскные псы подался, что ль?!

Из темноты показалась фигура другого охранника, принимавшего несколько месяцев назад прибывших по этапу Билого и Суздалева.

– Ты чаго ухом к двери прирос-то?! Через такую толщу разве что услышишь?!

– Да тихо ты, растрезвонил, пустомеля, – отмахнулся Федотыч. – Человек песню поет, понимаешь, душевно. А этот лезет: чаго, чаго.

– Вот те раз. Это ты о сидельце этом, которого недавно прогуливал?

– Сиделец, – передразнил старый охранник. – А сидельцы что, не люди, что ль?! Чай, и душа не черствая, и сердце имеется, как у тебя или у меня. С одного теста сделаны. От Бога.

– Да ты никак заботу о нем проявляешь?! – не унимался молодой охранник. – Ох гляди, старик. Дойдет до начальства, не посмотрят, что ты бородой сед. Самому бы не очутиться рядом на нарах-то!

– Ты, Степка, бреши, да не забрехивайся, – негодовал Федотыч. – Я исправно службу несу. Комар носа не подточит.

– Так это… Бабка, как говорится, надвое сказала… – пытался подковырнуть старшего сослуживца моложавый охранник, но Федотыч, терпение которого достигло предела, не дал ему договорить. Недолго думая влепил такую оплеуху, что фуражка слетела с головы.

– Ты, шельма, сиську мамкину еще сосал, когда я уже верой и правдой служил его величеству!

В глазах у старика появились слезы. Его сослуживец, видимо, осознал, что палку перегнул крепко, и виновато уставился на Федотыча.

– Подыми обмундированию с пола, – голос старика звучал уже более мягко. – Казенная. В следующий раз услышу что-то подобное – взгрею так, что родня не узнает.

– Да, понял я, понял. – Степка нахлобучил на голову фуражку. – Че руки-то распускать! Я твоему подопечному весть хорошую нес, обрадовать хотел.

– Хотел, так обрадуй. Человек он хороший. Вона, песней душу развернул. Из казаков. Традиции опять же. Хистория.

– Ой, гляди, Федотыч, с политикой свяжесся, гиблое дело выйдет. По камерам у нас сколько таких хороших сидит?!

– Ты опять?! – повысил голос Федотыч. – Щас в харю дам за язык твой.

– Дык я это, тогось, для порядку.

– В голове порядок должон быть. Тады и языку дела не будет, – старик поднял указательный палец. – Во.

Выждав паузу, Федотыч сказал:

– Так что за новость-то?

– Велено лично донести до адресату, – по-деловому ответил сослуживец. – Прошение его начальство удовлетворить решило.

– Тааак, – протянул Федотыч. – А ну-ка, говори, что там за секреты да новости.

– Тока никому. И то из-за уважения к тебе и к твоим годам, – с заговорщическими нотками в голосе ответил Степка. – Казак энтот к начальству нашему просьбу слал, чтобы с тем, другим, с которым их вместе пригнали к нам, прогулку разрешили. Мол, так и сяк, служили с ним в одном полку, турку били, кашу с одного котла ели. Несколько раз посылал просьбу-то. А ты сам знаешь, если начальство упрется, то хоть с пушки стреляй. А тут вдруг удовлетворена-то просьба сидельца энтого. Вроде как щедрый подарок к Рождеству Христову.

– Ну ты и балоболка, Степка, – Федотыч усмехнулся. – Что та баба на базаре. Из мухи слона слепил. Новость твоя яйца выеденного не стоит. А раздул да представил, как тайну государственную. Хотя в ихнем положении-то и така новость – праздник. Щас отворю двери-то, и донесешь.

С этими словами старик провернул ключи в замочной скважине и с небольшим усилием открыл двери камеры.

– Заключенный Билый, – в тревожный сон Миколы ворвался окрик охранника.

– Да погоди ты, – вторил ему другой голос, более густой, принадлежащий человеку в возрасте. – Не видишь, спит человек.

– Ну, ты, Федотыч, и добрая душа, – раздался вновь первый голос. – Всех жалеешь. И мыша серого, и сидельцев. А они элемент есть для ампиратора опасный и к тому от греха подальше изолированный. Заключенный Билый!

– Ну я заключенный Билый, – отозвался Микола недовольным, заспанным голосом. Он только что провалился в сон, и его вырвали из него.

– Вам велено сообщить, что прошение удовлетворено. Вам дозволена прогулка с заключенным Суздалевым. Завтра, до обеда. – Степка всем видом старался показать, что он владеет ситуацией, и придавал каждому выговариваемому слову такой значимости, будто говорил от имени государя.

– Благодарю, – сухо отозвался Микола, не подымаясь с нар. Старался виду не показать, а в душе разгорался огонек радости. «Слава Богу! Завтра увижусь с Ваней!»

Двери вновь затворились, и Билого обняла холодная темнота камеры. Он повернулся на бок и через мгновение уснул. Впервые за последние полгода он спал тихо и безмятежно. Без снов и кошмаров.

А граф Суздалев не спал. Сон не шел. Граф дремал несколько минут и просыпался от любого шороха. Долго таращился в темноту, обливаясь холодным потом. Прислушивался. Всё Ване казалось, что медики в странных костюмах с птичьими головами пришли за ним. Скрипит кожа балахонов, сверкают линзы в масках, склоняются над ними фигуры. Дышат шумно, шепчут:

– Пора.

– Твоя невеста – чума.

– Твоя очередь! Иди к алтарю! Иди к нам!

– Нет! Нет! – Иван стряхивает с себя остатки дремы и в страхе смотрит по углам, где могли спрятаться тени, съедающие рассудок.

Граф садится на узком топчане, подтягивает колени к подбородку и начинает мелко подрагивать от озноба. Губы его трясутся, бормоча слова молитвы. С последним словом он прикрывает глаза, а когда уже открывает – тени окончательно теряют материальность и черными волнами уходят в стены.

– Господи, – негромко стонет граф. – Я же схожу с ума.

Никто не торопился его выкупить. Не было и помилования. Время застыло. Дни стерлись. И тогда вера ушла. Растворилась, как последний поцелуй Лизоньки.

– Где же ты, маменька, – шептал Суздалев сухими треснутыми губами. – Поторопись! – Он не понимал, почему она не заложит имение под Воронежем, не напряжет все отцовские связи и не вытащит его скорее из этого каменного мешка. Ведь если Лизонька молода, красива и ветрена и наверняка уже забыла о нем, то старая графиня – мать. А те своих сыновей не забывают. Как бы честь отпрыска ни была запятнана.

Тени снова стали сгущаться в дальнем углу, преобразовываясь в зловещую фигуру медика смерти. Иван замер, переставая дрожать, приподнял голову, выжидая.

– Готов?

– Прочь! Пошел прочь! – больше всего граф боялся так сгинуть. Превратиться из доблестного офицера в подопытного. – Убирайся прочь!

– Тихо, тихо, ваше сиятельство.

– Что? – граф Суздалев вздрогнул, дернулся назад, так что голова ударилась о стену. Хоть бы какой ответный звук! Только череп треснул.

В камере стоял охранник коридора.

– Ты живой? – прошептал Ваня.

– Живой, живой. Письмо вам, барин, доставил. Читайте быстро, жечь буду сразу.

– Письмо? Мне?

– Вам, ваше