Каракорум снова кишел воинами, на равнинах перед городом стояли тумены, в каждой комнате города разместилось по семье. Домой вернулись двести тысяч человек, истребив всю дичь на сотню миль вокруг города. В тесных лагерях частенько говорили о восточном Шанду: там, мол, места хоть отбавляй.

Арик-бокэ стоял в самом глубоком подвале города. Жизнь кипела высоко над головой. А тут было холодно. Царевич тер руки, покрывшиеся гусиной кожей. В подвале лежало тело старшего брата, и Арик не мог отвести от него глаз. Традиционалист во всем, Мункэ оставил указания относительно собственных похорон: прах нужно отвезти в горы, где похоронен его дед. Закончатся приготовления, и Арик-бокэ сам отвезет его туда. Земля родины поглотит тело брата.

Мункэ обернули тканью, жуткую рану на горле – глубокий разрез с белыми краями – зашили. Но все равно Арик-бокэ дрожал, оставшись в темном подвале наедине с жалкими останками любимого брата. На время своего отсутствия Мункэ доверил ему Каракорум. Он даровал ему родовые земли. Хан понимал: над кровным родством и братством не властна даже смерть.

– Брат, твои наказы выполнены, – сказал Арик-бокэ трупу. – Ты доверил мне столицу, и я не подвел. Хулагу уже в пути, чтобы отдать тебе последний долг.

Арик-бокэ не плакал. Слезливость и опухшие глаза Мункэ презрел бы. Арик собирался напиться до беспамятства, пойти к воинам, погорланить песни, выпить еще. Может, тогда и порыдает без зазрения совести.

– Хубилай тоже скоро будет здесь, – сказал брату Арик-бокэ и тихонько вздохнул. Пора возвращаться на поминальный пир. Хотелось сказать погибшему брату кое-что еще, да слова не шли, точно Мункэ был жив и слушал. – Прости, что меня не было рядом, когда наш отец спасал Угэдэй-хана. Прости, что меня не было рядом, чтобы спасти тебя. Я бы жизнь за тебя отдал, клянусь, Мункэ! Ничего другого не пожелал бы.

Эхо разнесло его слова по подвалам. Арик-бокэ взял погибшего за руку. Какая тяжелая!

– Прощай, брат! Постараюсь стать таким, каким ты хотел меня видеть. Это будет лучшей памятью о тебе.

Солнце еще не встало и серый свет не возвестил о приближении зари, а оба лагеря проснулись и стали готовиться к битве. Заваривали чай в тысячах чайников, готовили обильную еду. Воины отливали, а то и не по разу: от волнения мочевые пузыри ослабли. У сунцев канониры осматривали свои драгоценные пушки, вытирали отполированные ядра, проверяли, не отсырел ли порох.

Когда забрезжил бледный свет, называемый волчьей зарей, армии увидели друг друга. Монголы уже оседлали коней и выстраивались в минганы, в бою независимые друг от друга. Воины выпрямляли затекшие спины, проверяли луки, натягивали на них тетивы, расправляли гудящие плечи.

Кое с чем до рассвета не справиться, но едва лишь стало можно отличить белую нитку от черной, Цзин Ань поставил канониров в переднюю шеренгу. Часть выстроил по флангам, чтобы в случае атаки показать монголам черные пасти пушек. Цзин Ань видел, как вражеские командиры разглядывают его полки, объясняют друг другу особенности построения. Сунец улыбнулся. При всей своей храбрости и быстроте, к его войску монголы поскачут под канонадой. Он постарался извлечь урок из поражений других военачальников. Представил себя на месте монголов: чем можно нейтрализовать такую силу. Вариантов Цзин Ань не видел. Монголы – вшивые дикари, а он – высокородный вельможа из древней империи.

Сунские полки выстроились за канонирами. Цзин Ань сидел в седле и наблюдал, как подчиненные расставляют стрелков. Ручницы тяжелые, перезаряжаются медленно, стреляют неточно. Впрочем, из них начнут палить вместе с пушками, так что вряд ли промажут. Когда ядра и порох кончатся, в бой вступит кавалерия. Еще дальше своего часа безропотно ждали мечники в блестящих доспехах из железа и дерева. Туда Цзин Ань и поставил цзиньцев – под надежную защиту пушек.

Изгнанный император ему нравился. Поначалу молодой вельможа думал, что Сюань из тех, кто кичится своим положением, утратив его почти полностью. На деле тот напомнил ему отца, умершего почти десять лет назад. Оба потеряли вкус к жизни, обладали тонким чувством юмора и повидали больше, чем хотелось помнить. Цзин Ань сомневался, что цзиньские солдаты сбегут, но полагаться на столь пожилых людей не мог. На заре они рвались в бой, но поможет ли голое рвение сражаться наравне с теми, кто в два раза моложе? Цзин Ань решил следить за цзиньцами во время боя, чтобы их слабость не заразила других.

Солнце явно не спешило подняться над восточным горизонтом. Цзин Ань представлял, как в Ханчжоу на него смотрят те, кто до сих пор не почувствовал опасности для культуры и императорской власти. Дураки! Пока солнце не село, он надеялся разбить армию, осмелившуюся вторгнуться на сунскую землю. Громкая победа вознесет его на невиданные высоты. «Всего один день, – твердил себе Цзин Ань. – Один тяжелый день».

* * *

Хубилай сидел на коне, Урянхатай и Баяр – тоже верхом, по разные стороны от него. Другие командиры выстраивали тумены, но оставались в полном распоряжении троицы, наблюдающей за сунцами.

– Не понимаю, откуда там знамена цзиньского императора, – проговорил Хубилай, хмуро глядя вдаль. – Они что, издевки ради подняли знамена поверженного нами врага? Если так, они дураки. Мы разгромили цзиньцев. Такими флагами нас не запугать.

– Господин мой, куда важнее то, что пушки снижают их маневренность, – заявил Урянхатай. Он покраснел от гнева, ведь Хубилай не пожелал слушать об отступлении. От досады тон его стал высокопарным и менторским. – Сунцы слишком уповают на свои мощные орудия. Отступить еще не поздно. Осмелюсь напомнить, что я с самого начала был против битвы. Боевой порядок врага только укрепляет меня во мнении.

Как ни досадно, Урянхатай был прав. Пока не услышал о гибели брата, Хубилай собирался объехать сунские полки, заставить их пуститься в погоню и бросить пушки. Или медленно, но верно вымотать врага, потом выбрать удобный момент и напасть.

Благоразумнее всего не позволить врагу воспользоваться своим главным преимуществом. Пушки Хубилая – и захваченные, и каракорумские – ржавели в сотнях миль отсюда. В нужное время на нужном месте тяжелые орудия исключительно сильны, но с места их не сорвешь, быструю кавалерию они тормозят существенно. Похоже, сунский командир этого не понимал.

Внешне спокойный, Хубилай чувствовал, как наружу пробивается, процарапывается нечто дикое. Напасть на сильного врага! Выплеснуть на черные пушки всю боль, всю скорбь по погибшему брату! Показать Мункэ, что он тоже храбрец, неважно, увидит это дух брата или нет.

– Суньцзы писал, что для победы нужно выполнить семь условий, – начал Хубилай. – Перечислить их вам? Ответьте на семь вопросов.

– Господин мой, Суньцзы пушек в жизни не видывал, – упрямо пробурчал Урянхатай.

– Вопрос первый. У кого моральный перевес? За кем правда, орлок? Для людей это важно. Сунцы защищают родину, но я внук Чингисхана, значит, эта земля моя.

Урянхатай промолчал, хотя встревожился не на шутку. Таким целеустремленным Хубилая он еще не видел. Книжного червя из него вытравили, а как подействует горе? Орлоку было страшно.