Второй удар отшвырнул козопаса на край обрыва. Парнишка не удержался, покатился по крутому откосу к воде. Упрямо полез по глинистому склону вверх, с тоской и отчаянием слыша:

— Да подвинься, зараза…

— Ноги ей прижми… ноги…

— У, дрянь водяная!..

И вдруг все кончилось. Пастух неуклюже поднялся на край обрыва. В двух шагах от него поднимались на ноги парни — безликие, неузнаваемые в сгустившемся сумраке. Расходились молча, воровато, не глядя друг на друга.

А там, откуда они трусливо разбегались, осталось лежать изломанное, неподвижное тело женщины. Несмотря на темноту, было видно, как оно на глазах стекленело, делалось прозрачным… и исчезло в тот самый миг, когда пастух протянул к нему руку.

Пальцы коснулись затоптанной травы.

И в этот миг парня оглушила обрушившаяся со всех сторон боль. Страдала осиротевшая река, мучился берег, стоном стонали заросли орешника.

«За что?.. За что?..»

* * *

— Несколько дней река не могла поверить, что водяница не вернется, — глухо сказала Тагизарна. — А когда поверила…

— Да, — зябко вздрогнул Дождик, приходя в себя. Он помнил мертвую деревню на берегу… дома, до половины утонувшие в земле…

— Вот видишь, сынок, — с жалостью глянула на него Тагизарна, — не помогла я тебе. Водяницу не воскресишь, реку не утешишь. Ступай себе другой дом искать, пока время есть. Зря ты мне помогал, без пользы.

Дождик заставил себя улыбнуться.

— Как же без пользы? Шлепа не будет мучиться в клетке. А ты мне все равно помогла, госпожа. Без тебя бы я зря время терял. В деревне мне бы ничего не рассказали.

— Деревенские и сами ничего не знают. Из тех, кто был тогда на берегу, в Топорах остался только Сарторш, годов-то сколько прошло! А этот… этот ушел куда глаза глядят, всю жизнь по чужим землям шлялся. Только на старости лет вернулся в родные края.

Дождик не стал спрашивать, о ком говорит Тагизарна. Он хорошо разглядел отражавшееся в воде лицо юного козопаса. И теперь представил себе то же лицо, только постаревшее.

Лицо пасечника Авипреша.

* * *

Подранок возвращался на постоялый двор. Один.

Не утерпел: до боли захотелось в глаза сказать Гилазару, где теперь его сын. Разбойник не знал еще, как сделать это без шума и не навлечь на себя погоню, но был уверен, что все получится. Сегодня у него все получалось.

Царапало лишь беспокойство за мальчишку, который остался без присмотра. Правда, в надежном убежище. Разбойник приметил его дня три назад и даже удивился: до чего же удобно тут прятаться! Пещерка не пещерка — узкий и длинный лаз. Может, постаралось то древнее племя, что когда-то долбило пещеры в здешних утесах?

Впрочем, ему-то, Подранку, что за дело? Главное, восхищенный мальчишка спрятался в этой «норе». Подранок укрыл вход ветками — в двух шагах пройдешь и не заметишь. А тролли если и заметят, не сумеют достать мальчугана.

Подранок взял с Гилани клятву: ни под каким видом из логова не вылезать, смотреть из-за веток, ждать, когда пройдут тролли. Оставил счастливого и гордого карапуза и пошел сводить счеты с его отцом.

Но опасения точили душу, уговаривали вернуться. А если мальчишка все-таки выберется из «норы»? Удерет… заблудится… попадется троллям… Или…

Подранок даже остановился от страшной мысли: а волки?! Как же он не подумал о волках? Эти бестии пролезут куда угодно, зимой они голодные…

Разбойник едва не кинулся обратно — спасать парнишку, пока не поздно!

Но в этот самый миг увидел идущего навстречу по берегу человека. Увидел — и сразу узнал. Ненависть — она зоркая, как любовь.

Двое сошлись над замерзшей Тагизарной, над серыми валунами, по которым ветер гнал колючий снег.

Гилазар улыбнулся смущенно и приветливо:

— Не видал ли господин моего пострела?

Принял молчание Подранка за отрицательный ответ, добавил извиняющимся тоном:

— Может, конечно, он в доме спрятался, но разве ж тут усидишь… Я попросил своего охранника пройтись вверх по течению, поглядеть на берегу, а сам…

Он не договорил: Подранок ударил его кулаком в лицо. В этот лживый рот, оклеветавший его когда-то.

Гилазар оказался шустрым: хоть и не ждал удара, а успел шарахнуться в сторону. Удар пришелся вскользь, разбил губы в кровь, но зубы не вышиб.

Попятившись, Гилазар рухнул на камни. Подранок склонился над врагом и глухо, тяжело заговорил прямо в окровавленную физиономию:

— Сына ищешь — ты, мразь?.. А я своего только в Бездне сыщу… Что уставился? Да, я Ниджанги из Рода Тагирунн.

Потрясенный Гилазар даже не поднял руки, чтобы утереть кровь. Глядя застывшими от ужаса глазами на врага, возникшего из прошлого, он смог произнести только:

— Мальчик… где Гилани, что с ним?

— Своего щенка ты больше не увидишь. Я забираю его с собой. Вздумаешь наладить за мною погоню — убью мальчишку, даже не сомневайся.

Повернулся и пошел прочь.

Гилазар дернулся ему вслед, не смог подняться — не держали ноги. Стоя на четвереньках, закричал в спину уходящему Ниджанги:

— Умоляю, не сделай чего-нибудь плохого мальчику! Это не мой сын, а твой!

* * *

Гилани наревелся так, что мог только всхлипывать. На круглой мордашке сохли полоски слез.

А все начиналось так хорошо! Он пошел с настоящим воином-наемником смотреть на троллей! Он лежал в засаде и из-за ветвей высматривал чудовищ!

Но вместо троллей пришел папа. Он, оказывается, искал Гилани и в лесу, и на берегу! Даже упал и разбил до крови лицо, вот!.. Поэтому так рассердился, прямо был весь белый и руки тряслись. Притащил Гилани на постоялый двор, запер в комнате, как маленького…

Свернувшись в калачик на кровати и уткнувшись носом в подушку, ребенок обиженно сопел носом, пока не уснул. Ему снились тролли — неразличимой чередой уходят в туман, а он бежит следом и не может догнать, не может рассмотреть…

* * *

Утешить и приласкать мальчугана было некому: Гилазар и Ниджанги ушли со двора, чтобы никто не мешал их разговору.

Отправились к закованной в лед пристани. Подранок сел на причальную тумбу и задумался. А Гилазар ходил вокруг, размахивал руками и говорил, говорил…

А что языком-то молоть? Главное рассказал, еще когда шли за мальчиком. И как отец и братья чуть ли не силой повели его разбираться с кровником — пора, мол, стать мужчиной. И как услышал в горящем доме детский плач — и не выдержал, вытащил ребенка из огня. И как, сбежав от братьев, бродил по ночному лесу с ревущим теплым комком на руках и понимал, что ребенок обречен: где ни спрячь, братья найдут и убьют. Как вышел к спящей деревне — и понял, что есть только один способ спасти кроху. Как вытащил из постели жреца, вытряхнул перед ним свой кошелек и сказал, что хочет здесь, сейчас дать ребенку имя…