— Ты не можешь сейчас говорить серьезно, — глухо сказал он.

— Да, вот как? Думаешь, я несерьезно? Ты так же, как и он, заставляешь меня чувствовать себя слабой и бесправной. Лишаешь меня возможности решать свое будущее. Ты последний человек на земле, который может сделать меня счастливой!

— Джессика, — прошептал он, — прошу тебя.

Еще один удар, подумала она. Один завершающий удар — и она навсегда освободит себя от страха перед будущим, от неизбежной печали, ожидающей в конце.

— Ты и Уэстон сделаны из одного и того же материала. Не могу поверить, что я поняла это только сейчас. Я не выйду за тебя замуж. Я ни за что не смогла бы с тобой жить. Одна мысль об этом мне невыносима.

Марк побелел.

— Полагаю, здесь мне нечего добавить, — неживым голосом произнес он.

— Ты прав, нечего. Убирайся из моего дома.

Он ушел. Конечно же он ушел — разве могло быть иначе. Когда дверь за ним закрылась, Джессика подскочила к своему письменному столу и одним махом сбросила на пол все, что на нем стояло. Перья и карандаши с грохотом раскатились во все стороны, чернила залили ковер, но легче ей не стало. Она скорчилась на полу среди всей этой разрухи и разрыдалась, задыхаясь и сжимая кулаки.

Она сделала это. Она избавилась от страха.

После этого можно было пережить все что угодно.

Джессика не знала, как долго она пролежала на полу. Чернильница не разбилась, но треснула, и ее оставалось только выкинуть. Она чувствовала себя точно так же — как этот безнадежно испорченный, никуда не годный пузырек.

Она очнулась лишь тогда, когда церковный колокол пробил полночь. Джессика подняла голову, огляделась по сторонам и осторожно села. Нужно было подбирать осколки.

Она вздохнула и потянулась к чернильнице. Но ее руки дрожали, а стекло было скользким, и чернильница вырвалась у нее из пальцев. Джессика перехватила ее на лету, и стекло раскололось прямо у нее в руках. Острые куски тут же порезали ей палец. Она зашипела от боли и зажала его в кулаке.

Боль. Всего несколько месяцев назад это казалось ей почти невозможным. Она не ощущала ничего, как будто была выточена из камня. Боль была лучше, чем холод и тьма, заполнявшие тогда ее сердце.

Да, она потеряла Марка, но она по крайней мере обрела себя.

Ее глаза упали на письмо Уэстона, которое она в порыве ярости скомкала и швырнула в угол. Теперь Джессика подняла его и медленно разгладила бумагу.

Обрела себя? Какая ложь. Она не обрела ничего, кроме долгих одиноких лет впереди. Она сама оттолкнула от себя все хорошее, что могло бы с ней случиться. Она снова позволила Джорджу Уэстону одержать над собой верх. Лишить ее будущего.

Джессика схватилась за живот — пережитая боль отозвалась в ней словно эхом.

Нет. Нет. Только не это. На этот раз — нет.

В ней вдруг поднялась ослепительная, неистовая, обжигающая, как раскаленный добела металл, ярость. Ее было так много, что она полностью вытеснила страх и заполнила всю ту зияющую пустоту, что оставил в ней Уэстон.

Больше никогда.

Она посмотрела на проклятое письмо, которое все еще держала в руке. Странно, но ее пальцы перестали дрожать. Джессика аккуратно свернула листок бумаги вчетверо и сунула его в карман.

— Больше никогда в жизни я не буду чувствовать себя беспомощной, — сказала она вслух. Это была ее торжественная клятва. Она решительно накинула на плечи плащ и вышла из дома.

— Сэр Марк.

Марк вернулся в городской дом Эша и сидел в своих комнатах. Он налил себе на два пальца бренди — не яблочного бренди, нет, этого бы он просто не вынес — и теперь собирался его выпить. Выпить ему было просто необходимо.

— К вам пришли, — доложил дворецкий. Его губы были сжаты в тонкую нитку. — Я проводил леди в ту же гостиную, что и накануне.

Леди. Стало быть, это Джессика. Марк хотел бы обрадоваться, но на самом деле он чувствовал себя совершенно выжатым. Он размышлял все время по дороге домой и пришел к выводу, что для Джессики гнев и страх означали практически одно и то же. Это объясняло ее внезапную вспышку. Он знал, что она успокоится и придет к нему просить прощения.

Единственное, чего он не знал, — это как сделать так, чтобы все не повторилось снова.

Он устало поднялся и прошел в голубую гостиную.

Она даже не присела. Когда Марк вошел, она беспокойно расхаживала вокруг дивана. Она показалась ему такой красивой, что у него перехватило дыхание. В эту минуту он был готов простить ей все что угодно, любые обидные слова — если бы не знал, что это будет происходить снова и снова. Это был порочный крут — страх, агрессия, сожаление и снова страх, и Марк не хотел, чтобы его жизнь превратилась в бесконечную карусель. И Джессика… Джессика заслуживала лучшего.

Она обернулась и увидела его.

— Марк…

Он не знал, что лучше — раскрыть ей объятия или развернуться и уйти. Он был огорчен и очень устал и, кроме того, выпил бренди и еще не успел обдумать все, что она ему наговорила.

Должно быть, она заметила нерешительность в его лице, потому что вдруг твердо кивнула, достала из кармана листок бумаги и протянула ему.

— Я получила это сегодня вечером, — сказала она.

Он подошел поближе и взял у нее письмо. Ну разумеется. Шантаж. Гнусные намеки. Конечно, она испугалась — причем не за себя, а за него. Наверное, она никогда не перестанет за него бояться, подумал Марк. Где-то в глубине его души затеплилась злость.

— Я мог бы убить его, — медленно сказал он. Его собственный голос показался ему холодным и отстраненным.

Джессика страшно побледнела; вся краска разом сбежала с ее щек. Он был прав. В этой женщине страх и гнев всегда шли рука об руку. Значит, в том, что она сказала, действительно было зерно истины. А именно — она чувствовала себя беспомощной.

Марк сделал еще один шаг к ней.

— Я мог бы убить его, — повторил он, — если бы знал, что тебе станет от этого легче. Однажды я обещал тебе, что буду твоим рыцарем. Я был готов сражаться за тебя до последней капли крови. Но я не думаю, что тебе это нужно.

Она молча и печально покачала головой.

— Ты всегда была своим собственным рыцарем, — продолжил он. — Ты первая мчалась себе на помощь. А я — просто мужчина, который пришел и увидел, как ярко сияют твои доспехи.

Он снова сложил письмо и отдал его ей.

— Мне и не нужно было тебя романтизировать. Но… мне кажется, что тебе стоит романтизировать себя в своих собственных глазах.

— Я не позволю ему уничтожить тебя. — Джессика решительно вздернула подбородок.

— Я знаю, — мягко заметил он. — Но ты была готова позволить ему уничтожить тебя.