– Алло? – раздался удивленный голос. – Кто это говорит?

Лева сглотнул и нырнул наконец в холодную воду, с брызгами, визгами и слегка нелепо:

– Александр Петрович? Это я… в смысле, это Левин Лев Симонович, психолог, от Марины. Она вам говорила про меня? Извините, если не вовремя…

– А! Психолог! Как вас, простите, по батюшке?

Лева опять сглотнул, еще раз повторил про себя интонацию прокуратора, с которой он воспринял его послание – хорошая интонация, легкая и сказал уже другим голосом, тоже легким, извиняющимся, но легким:

– Да можно просто Лева. Так проще…

– Ну что ж, Лев… Чем могу служить?

– Ну… я по известному вам поводу. Хотелось бы вам изложить кое-какие соображения.

– Да это… пожалуйста. Любые соображения. Марина мне про вас много хорошего говорила. Очень высоко вас ценит как специалиста и как человека. Так что, пожалуйста. В любой день. Только вот боюсь, соображения – это, так сказать, одно, а вот конкретное судопроизводство – это совсем другое. Там все гораздо хуже у нас обстоит. Вы меня понимаете?

– Да я прекрасно вас понимаю, Александр Петрович! – завопил Лева. – Но я в этой истории, так сказать, замешан с обеих сторон, понимаете?

– Да я понимаю, понимаю… – задумчиво сказал прокуратор и, видимо, полистал календарик. – Значит, так. Офис мой в переулке, возле Цветного бульвара, записывайте адрес… Завтра в десять утра. Договорились?

– Договорились, – тупо сказал Лева и большим пальцем нажал красную кнопку на телефоне.

В десять утра, найдя «офис» Московской городской прокуратуры где-то в переулке возле Сандуновских бань, пройдя медленное и внимательное бюро пропусков, ленивого постового, длинный коридор с одинаково страшными дверями, на которых были таблички с фамилиями, как в обкоме партии: «Семенов С. В.», «Жмухайло Т. Р.», «Резидзе Г. Г.», – Лева с острой болью в желудке постучался в кабинет Асланяна А. П.

– Здравствуйте, я Левин! – сказал он с порога и снял кепку с лысой головы.

– Привет, Лева! – весело откликнулся Асланян А. П., встал из-за стола, радушно пожал руку, отметил пропуск и воткнул электрочайник в розетку.

– Садитесь, друг мой, рассказывайте! Не каждый гражданин приходит к нам добровольно с признательными показаниями!

– Простите? – не понял Лева и сел.

– Да шучу, шучу… Профессиональный юмор. Ну так что? Выкладывайте соображения. А то начальство на ковер может вызвать.

– Александр Петрович, а можно вопрос?

– Сразу вопрос? Ну валяйте…

– Дело в том, что вся эта история тянется уже несколько лет. Почему только вот сейчас, так сказать, она получила такой ход?

– А какой ход? – искренне удивился прокуратор.

– Ну… такой ход, что дело, насколько я понимаю, быстро движется в направлении суда. То есть ребенка будут делить, его будут вызывать на судебное заседание, в комиссию, будут спрашивать, допрашивать… Ну, это… как бы вам сказать, не очень хорошо для маленького мальчика. Я лично потратил, например, немало сил для того, чтобы эта ситуация никак не затронула его психическое и физическое здоровье.

– Вам чай или кофе? – прокуратор встал, налил Леве чаю, сунул в кружку пакетик, пододвинул сахарницу и стал возиться с кофе – насыпал немного порошка, ложку сахарного песка, чуть-чуть воды, стал размешивать…

«Пенку хочет сделать», – подумал Лева и отхлебнул нестерпимо горячий чай.

– Так в чем вопрос? – задумчиво сказал прокуратор. – Почему именно сейчас? Потому что мать решила подать заявление… Вот именно сейчас. Я не знаю, почему.

– Понятно, – сказал Лева и тоже стал вдумчиво прихлебывать свой напиток. Если прокуратор Асланян А. П. не против вдумчивых пауз, то он тоже не против.

– Дело в том, Александр Петрович, – продолжил Лева, поставив чашку на стол, – что я хорошо знаю, как вам уже говорил, обе, так сказать, стороны конфликта. Дарья Михайловна работала у меня в институте. Последнее время. Вот недавно уволилась. У нас с ней были довольно близкие, доверительные отношения. Больше того, как семейный психолог я давал ей некоторые консультации, советовал, все такое. И, в общем-то, с ее стороны понимание было. Было понимание, что ситуация такая сложная, что вряд ли ее разрешит суд, милиция, прокуратура. Что нужно терпеливо и шаг за шагом идти навстречу друг другу. Вот моя позиция. И вдруг такой резкий поворот на сто восемьдесят градусов.

– А в чем сложность? – вдруг резко спросил Асланян. – Объясните мне, пожалуйста, Лев Симонович, в чем сложность ситуации? – (Запомнил? Или записал? – лихорадочно подумал Лева. – Если заранее выучил отчество, что еще он там заранее выучил? Интересно даже.) – Вот у человека, у матери то есть, отнимают ребенка. Фактически насильно. Правдами, неправдами, пользуясь, так сказать, ее слабостью, ее, так сказать, характером, ее, так сказать, потрясенной психикой. Потом фактически ее разлучают с ребенком. Но это ж ненормально. Потом, как я понимаю, вы все-таки друг Стокмана. Или я ошибаюсь? Вы меня поправьте, но я не понимаю, какая тут объективность возможна? Если друг оказался вдруг? В чем сложность-то ситуации? Человек оправился, окреп, стал бороться за себя, за свою судьбу. Мы просто обязаны ему помочь. Я уж про закон не говорю. Закон нам ясно предписывает: обратился человек – надо разобраться. Там в заявлении все четко прописано: силой отняли, силой удерживают… А у матери есть права! Это вы меня извините! У матери, понимаете ли, есть права, и мы тут с вами можем говорить, можем не говорить…

Помолчали, прихлебывая каждый свой напиток. Лева оценил и армянский акцент, и высокий пафос выступавшего. Но все равно в этом жестком по виду наезде было что-то не то, какая-то полувопросительная интонация, приглашение – мол, давай, раз пришел…

– Александр Петрович, – начал Лева осторожно, – вы все верно говорите. Кроме одного: я тут выступаю не как заинтересованная сторона. Я в эту ситуацию, в эту, так сказать, распавшуюся, к сожалению, семью, или распавшуюся пару – попал не как чей-то друг или враг, а как приглашенный психолог. Ну, как частный доктор, если угодно… Я смотрю со стороны: как будет лучше для одного, для другого. И в первую очередь для ребенка. И вот я вам говорю как специалист: для ребенка лучше не будет. Это абсолютно точно. Больше того, хорошо зная Дашу, я могу с полной ответственностью сказать: и ей не будет лучше. Ну хорошо, отвоюет она его, вырвет из рук отца… Но ведь она вырвет его и из привычной для мальчика обстановки, из уже сформировавшейся психологической среды. Там есть свои правила, свой образ жизни, своя система привычек, очень своеобразная, так сказать, отцовская. Что с ним будет? Зачем об колено ломать…

– Это вы все для суда приберегите, – прервал его прокуратор. – А я не судья. Я орган надзора. Вы мне лучше вот что скажите: вы эту… Дашу действительно хорошо знаете?

– Ну… мне кажется, да, – промямлил Лева.

– У вас с ней какие отношения? Близкие?