улицу и поймала такси. Такси приехало на Лексингтон-авеню, и Анна вышла из машины. Швейцар вопросительно посмотрел на нее. «Разве она еще живет здесь? — спрашивал его взгляд. — Можно ли ее впустить?» Он едва поздоровался с ней. Лифтер был тот же самый, что и в ту ночь, когда она ушла из дому с Грейном. Он вроде бы сначала не узнал ее. Потом все-таки узнал и сложил губы трубочкой, как будто собирался свистнуть. Казалось, его глаза спрашивали: «Вот как? Игривая птичка вернулась?» Он резко остановил лифт и крикнул:

— Watch your step…[206]

«Они все на его стороне», — подумала Анна. Достала ключ и попыталась отпереть им дверь, но — Господь всемогущий! — ключ больше не подходил к замку. Видимо, Станислав Лурье поменял замок. Она позвонила, но за дверью никто не откликнулся. Это был неожиданный удар. Гнев и чувство беспомощности охватили Анну. «Что мне теперь делать? Какое право он имеет закрывать передо мною дверь? Это я плачу квартирную плату, я, а не он! Грейн прав: мне немедленно нужен адвокат. Я должна поговорить с комендантом дома!» Она снова и снова пыталась открыть своим ключом дверь, но замок каждый раз отвечал ей: «Нет!» Он тоже был на стороне Станислава Лурье… Анне было стыдно перед лифтером и швейцаром. Как назло, миссис Кац, та самая миссис Кац, которую Анна встретила во Флориде, открыла свою дверь и вынесла толстую воскресную газету и несколько журналов. Она поздоровалась с Анной, мудро улыбнулась и собиралась было завести разговор, но в итоге так ничего и не сказала. Миссис Кац созерцала позор Анны, смотрела на то, как она не могла отпереть дверь, не могла больше войти в свою собственную квартиру. «Получается ли так всегда с женщинами, которые оставляют своих мужей? Или она удостаивается особо плохого отношения?» — спрашивала себя Анна. Она вызвала лифт, но лифт не торопился приходить. Прошло десять минут, а она все еще стояла и ждала. В итоге поднялся другой лифт, грузовой, тот, на котором обычно вывозят мусор. Тут что, все сговорились унижать ее? Какой-то негр высунул из лифта голову и спросил:

— Вы спускаетесь, леди?

— Где пассажирский лифт?

Негр не ответил.

Анна вошла в кабину грузового лифта. «Все это нарочно подстроено! — решила она про себя. — Он настроил против меня весь обслуживающий персонал дома». Однако подобное предположение выглядело неправдоподобным. Насколько она знала Станислава Лурье, такой поступок никак не соответствовал его характеру. Квартира коменданта находилась внизу, однако и его не оказалось дома. Здесь не с кем было разговаривать. «Но он не имеет права удерживать мои вещи… В этой стране еще есть закон…» Анна вышла на улицу и пошла, сама не зная куда. Вернуться в гостиницу? До сих пор она жалела Станислава Лурье, но теперь его возненавидела. Анна действительно повела себя по отношению к нему жестоко, но все-таки не ожидала, что он ответит такой мелочной мстительностью. Теперь ей было даже стыдно, что она жила с ним, а короткое время даже любила его. Ну что ж? На протяжении жизни приходится проглотить множество горьких пилюль… Что приходится пережить человеку, знает только он сам… Анна зашла в маленькое кафе. Решила выпить чашку кофе. Может быть, за это время Станислав Лурье вернется домой… Она уселась на высокий табурет у стойки. Как всегда после неудачи, Анна и на этот раз потеряла уверенность в себе. Она сидела на табурете, как неопытная наездница на коне, и оглядывалась на сидевших вокруг людей, словно пытаясь убедиться, что они не догадываются о ее провале и не насмехаются над ней. Официант несколько раз прошел мимо Анны, и ей показалось, будто он делает вид, что не замечает ее. Вдруг он подошел к ней. Анна начала было что-то говорить ему по-английски, но он коротко спросил ее по-еврейски:

— Чего ты хочешь?

Анна промолчала. Он не имел права разговаривать с ней по-еврейски и тем более обращаться к ней при этом на «ты».

— Как тебе нравится Америка? — спросил этот молодчик.

— Будьте так любезны, дайте мне чашечку кофе, — ответила ему по-английски Анна.

— У Гитлера было лучше, да?

Парень налил ей полчашки кофе. Чашку с блюдцем со стуком поставил на стойку. Он что-то бормотал, нашептывал. Похоже, он был еще просто мальчишка. «Как такое возможно? — спрашивала себя Анна. — Все поголовно ополчились на меня. Но откуда они знают? У меня что, это на лбу написано? Ну и денек! В такой день могут произойти самые ужасные несчастья. Не хватает еще, чтобы меня сбила машина…» Анна отодвинула чашку. Вставая с высокого табурета, она едва не упала. Ей показалось, что каблук на левой туфле подвернулся. Как ни нелепо это выглядело, но хамоватый официант крикнул ей вслед какое-то ругательство. Она не расслышала какое.

Анна вышла из кафе, но куда идет, сама не знала. Где она, в даунтауне? В аптауне? В растерянности она забыла свою собственную улицу. «Только бы ногу не сломать!» — умоляла она высшие силы. Казалось, что черти, невидимые вредоносные создания, прицепились к ней и пытаются погубить. Что это? Проклятие отца? Божественная кара? Подошел слепой. Он постукивал по тротуару белой тростью. На шее у него висела коробка из-под сигар с жевательной резинкой. «Я должна подать милостыню. Я должна искупить мои грехи. — Анна принялась искать мелочь, но она отдала последние десять центов за так и не выпитую чашку кофе. — Подать доллар? Это слишком много. Да и разве помогают все эти добрые деяния? Евреи в Европе тоже подавали милостыню… даже больше, чем могли себе позволить. Все зависит от везения — вот горькая правда!..» Анна подошла к кинотеатру. Здесь шел фильм про гангстеров. На дневные сеансы цены были издевательски низкими. Зайти на часик? Этот официант — мерзавец. Она, Анна, полжизни бы отдала, чтобы увидеть его болтающимся на виселице… Но через пару десятков лет он все равно будет мертв. Будет лежать на смертном одре и даже не вспомнит об этой грубости, которую ни с того ни с сего продемонстрировал однажды, когда у нее и так было погано на душе. Да он и сейчас уже, наверное, этого не помнит…

Анна купила билет и зашла в кинотеатр. Господи, как тут темно! Было трудно поверить, что среди бела дня люди могут сидеть в таких потемках. Сейчас она была так же слепа, как и тот слепец с коробкой жевательной резинки. И в такой темноте он должен ходить по Нью-Йорку и торговать жевательной резинкой в придачу… Теперь Анне