Царицыно.

Все встречали сегодня нас.

Ну и что с того, что не знали их мы доселе, что мы их видели, сразу всех, нарядных, взволнованных и общительных, в первый раз!

Важно – то, что мы с ними встретились.

Труппа славная. Коллектив.

Так скажу я. В них был, заметил я, добрый свет, сплошной позитив.

Актёры:

– Приехали! Здравствуйте!

Я:

– Здравствуйте!

Зверев:

– Привет!

Актёры:

– Давайте знакомиться!

Назвали свои имена. Так много их было, что я, признаться, теперь их не помню.

Я – актёрам:

– Позвольте представить: Анатолий Зверев, художник.

Зверев, щурясь:

– Да, это я.

Всполошились актёры:

– Зверев? Это вы? Тот самый? Серьёзно?

Зверев – им:

– Конечно. Тот самый.

И актёры:

– Ну, чудеса!

Зверев – им:

– Доживём, надеюсь, мы сегодня и до чудес.

Актёры:

– Вот это встреча! Сам Алейников к нам приехал, да ещё и вместе со Зверевым!

Я – актёрам:

– Значит, судьба.

Привели нас актёры в театр.

И настало время читать мне актёрам стихи свои.

И читал я стихи. Говорить мне приходится часто об этих, в годы прежние, чтениях. Так уж получалось. Выходит, нужны были чтения эти людям. Что с того, что меня не печатали? Наплевать на это. Подумаешь, что ни шаг, то сплошные запреты! Люди слушать умели тогда. Люди сами решали, что им было близким, а что – далёким. И стихи мои были в ту пору, героическую, орфическую, – им действительно необходимы.

И надо сказать, что слушали актёры меня – замечательно.

Внимание их оказалось – поистине изумительным.

Такого теперь, посреди затянувшегося «как бы времени», с его абсурдом и хаосом, с дичайшей подменой ценностей, с бессмысленной вседозволенностью всеобщей, давно уже нет.

А тогда, в минувшие годы, со всеми их, оптом, сложностями, жива была – человечность, и радость была жива.

И если стихи читал я собравшимся слушать людям, то в душах их оставались надолго мои слова.

После чтения моего пригласили меня и Зверева все актёры в большую комнату, где накрыт был длиннющий стол.

На столе – бутылки с вином. И закуски. Всё честь по чести.

Вот какие были актёры. Было всё у них – по-людски.

Мне вручили конверт с деньгами, заработанными, за чтение.

Поместились все за столом.

Все мы – выпили и закусили.

Начались потом – разговоры.

Зверев – мне:

– Хорошо ты читал. Да ещё вот и заработал. Молодец, Володя! Хорэ!

Я:

– Ты знаешь, устал я, Толя. Напряжение было большим.

Зверев – мне:

– Значит, надо выпить.

И налил в стаканы вина.

И мы с ним вино это – выпили.

Один из актёров, рослый, стройный, весёлый парень, был за столом – тамадой. И тосты он говорил – затейливые, забавные. И шутил. И ритм задавал особый – застолью нашему.

И в руках его появилась – гитара. И стал он петь задушевно – романсы старые. И пел он их – замечательно.

Зверев слушал его с удовольствием. И спросил его вдруг:

– Старик! Помнишь песню – «Цыплёнок жареный»?

И ответил актёр:

– Да, помню.

Зверев, этак лукаво:

– Спой!

И актёр тогда – спел «Цыплёнка».

И воскликнул Зверев:

– Бодрит!

И сказали ему актёры:

– Нарисуйте что-нибудь нам.

Зверев их оглядел. Сказал:

– Сколько вас? Поскорей считайте. И несите сюда бумагу. Чтобы столько было листов, сколько здесь, за столом, людей. И несите – чем рисовать. Всех я нынче увековечу!

И актёры разволновались. Побежали – искать бумагу. И нашли какую-то мятую, желтоватую пачку листов. И какие-то карандаши. Принесли. Положили на стол.

Зверев – стал рисовать. С прибаутками. Но на деле – вполне серьёзно. Виртуозно, как и всегда. Острым взглядом посмотрит внимательно на актёра или актрису, изучая лицо, – и вскоре на листе возникает рисунок. Да ещё и какой! Чудесный. Так вот – всех актёров, слегка обалдевших от артистизма и порыва свободного творческого, вдохновенный художник стремительно, словно в трансе, нарисовал.

Положил карандаш на стол.

Хрипловато сказал:

– Ну, всё!

И в руках у актёров – у каждого – был портрет его, нарисованный, прямо здесь, в их театре, – Зверевым.

И смотрели они на Зверева изумлённо, как на волшебника.

И сказал тогда Зверев актёру-тамаде, с гитарой в руках и с портретом своим:

– Старик! Если можешь, то спой «Цыплёнка»!

И воскликнул актёр:

– Могу! Я сейчас!

И немедленно спел.

И Зверев был очень доволен.

И выпил вместе с актёром.

И хорошее настроение было общим за нашим столом.

Так вот внёс артистичный Толя в театральное наше застолье элементы перформанса, так ведь называется это действо в новом веке, с его новациями, чьи истоки – найдут в былом.

И потом провожали нас все актёры:

– Спасибо!

– До встречи!

– До свидания!

– До свидания!

Всё осталось теперь – вдали.

В дымке призрачной. Там, в Царицыно. Там, совсем далеко. Далече. Там, где наши звучали речи. Где беседы мы встарь вели. Там, давно. Так давно! Когда-то. Где актёры в театре – с чудом повстречались. Оно – живое. Для людей. И – для всей земли.

* * *

…Но когда это всё началось – эта дружба моя со Зверевым, эти наши скитания, вместе, по Москве, днём и ночью, годами, в слишком трудных моих, бездомных, незабвенных семидесятых?

Вспоминаю: с семидесятого – и до лета, и впрямь дарованного мне, скитальцу, наверное, свыше, когда жизнь моя изменилась и бездомицы, наконец, стали пусть и недавним, но прошлым, – до лета счастливого семьдесят восьмого, на радости щедрого, на открытия и события, на прозрения и наития, на любовь и на творчество, ставшего переломным, знаковым, года.

Года – явленной новизны.

Обретений и откровений.

Года сказочных вдохновений.

Тех, что мне и теперь верны.

Года ясной моей звезды.

Года празднества – сквозь невзгоды.

Года певчей моей свободы.

С ней в единстве – мои труды.

А до этого – что до этого?

Столько было всего – не воспетого.

Не записанного почему-то.

Впрочем, помнится – до минуты.

До секунды даже, порой.

Было всё-таки не игрой.

Было – жизнью нашей. Сражением.

С чем? Со злом. И – надежд свершением.

Было – подвигом. Эрой труда.

Было – правдою. Навсегда.

Были – встречи. Было – знакомство.

Много встреч. И знакомство – давнее. С осени шестьдесят четвёртого года, когда стал я жить в Москве и учиться в МГУ – и со всей богемой, день за днём, непрерывно, знакомился, ну а с некоторыми людьми начинал уже и дружить.

Были – встречи. Было – знакомство.

Что об этом скажет потомство?

Может, скажет, что были мы странными?

То ли трезвыми, то ли