У нее снова открылся дар ясновидения.

Был Самайн, последний день октября, когда двери между мирами распахнуты настежь и невозможное становится возможным.

Этой осенью Джет начала изучать гримуар Изабель, начав с самых простых рецептур: ромашка для заговора на удачу, иссоп и остролист для нейтрализации негативной энергии, – и уже через месяц дошла до одного из самых сложных заклинаний, любовного приворота на голубином сердце. Сердце она купила в бакалейной лавке на Главной улице, и слух разлетелся по городу мгновенно. Уже когда Джет шла домой с окровавленным бумажным пакетом в руках, люди следили за ней, потихоньку выглядывая из окон. Голубиное сердце для заговора на любовь следовало тщательно подготовить, потом клиентка должна была сама проткнуть его булавкой и сказать вслух: Не сердце я протыкаю, а любовь в свою жизнь призываю. Пусть тому, о ком мысли мои день и ночь, жить без меня станет невмочь. Пусть его сердце горит огнем, пока он сам не придет ко мне в дом. Пусть он узнает мир и покой, только когда будет рядом со мной.

В тот вечер зажегся свет на крыльце.

На Хэллоуин дети не ходят выпрашивать сласти к дому Оуэнсов. Родители строго-настрого им запрещают, да и вообще так не принято. Но есть люди, которым отчаянно необходимо войти в этот дом. Первая гостья пришла на закате, робко постучав в дверь.

– Не открывай, – сказала Френни. – Наверняка это коммивояжер. Будет пытаться продать нам какую-нибудь ерунду.

Но Джет все-таки открыла дверь. Это была соседка, купившая дом Растлеров. Та самая, с кем разговаривала Френни, когда примчалась в Массачусетс к умирающей тете.

– Что вам нужно? – спросила Френни.

– У вас на крыльце горит свет. – Женщина неуверенно топталась на крыльце, явно не зная, что делать: переступить через порог или развернуться и уйти прочь. – Я знаю, что это значит.

Френни хмуро взглянула на сестру. Но Джет пригласила соседку войти, и та вошла в кухню, предварительно оглядевшись по сторонам. Словно боялась, что кто-то еще из соседей ее увидит.

– Наверное, ей что-то нужно, – насупилась Френни.

– Всем что-то нужно, – ответила Джет. – Даже тебе.

– Я насчет мужа, – сказала женщина.

– О боже. Нет, только не это, – простонала Френни.

– И что насчет вашего мужа? – Джет уже ставила чайник, чтобы заварить чай.

Соседка расплакалась. Муж ей изменяет, их семья рушится. Только теперь Френни сообразила, что девочка с синим блокнотом, с которой она разговаривала у озера, была дочерью этой женщины. Может, поэтому девочка и спросила у Френни, ведьма она или нет. Может быть, будучи ребенком, верящим в чудеса, она искала волшебное средство, чтобы у них в семье все снова стало хорошо. Может быть, это она надоумила маму обратиться за помощью к сестрам Оуэнс.

– Возможно, я смогу вам помочь, – сказала Джет.

– Правда? – обернулась к ней Френни. – Мы за это возьмемся?

– Открой холодильник, – сказала ей Джет. – Там увидишь. На второй полке сверху.

В кои-то веки Френни сделала, как было велено. Увидев голубиное сердце на фарфоровой белой тарелке с синим узором, она рассмеялась в голос. Вот она, их судьба. Вот их будущее. В то лето, когда они гостили у тети Изабель, Френни частенько находила в кладовке и в холодильнике подобные сомнительные ингредиенты. Что ж, наверное, это выход. Возможность поправить их печальную финансовую ситуацию.

Френни повернулась к Джет, уже наливавшей их гостье ромашковый чай. Отличное средство для успокоения нервов.

– Только помни, что такие вещи не делаются бесплатно, – сказала она сестре.

– Я заплачу сколько скажете, – быстро проговорила соседка.

Френни кивнула, пряча улыбку. Возможно, это и не такое уж бесполезное начинание.

Джет открыла буфет и взяла с верхней полки жестянку, наполненную обручальными кольцами, о которой сестры совсем забыли.

– У вас есть такое?

Соседка стянула с пальца золотое кольцо с бриллиантом и отдала его Джет.

– Хорошо, – сказала Джет. – Давайте приступим.

Хейлин служил в полевом госпитале в дельте реки, где было так жарко, что воздух делался жидким. Хейл пробыл там так долго, что потерял счет дням. Он давно не считал пациентов, раненые поступали сплошным потоком. Некоторые раны были настолько ужасны, что, едва завершив операцию, он выбегал из палатки, и его выворачивало наизнанку в густую зелень. Когда ранили его самого, сначала он не почувствовал ничего. Только стремительный натиск холодного воздуха, словно прямо сквозь него промчался ветер, а потом – обжигающий жар собственной крови. Его без промедления доставили самолетом во Франкфурт, в ту же больницу, где он работал до отправки во Вьетнам. Там его прооперировали и после интенсивной реабилитации переправили в Американский госпиталь в Париже, на бульваре Виктора Гюго. Отец Хейлина настоял, чтобы его сына поместили в лучшую в Европе частную клинику, и командование ВМФ не стало возражать. Это уже не имело значения; армейская служба Хейлина закончилась. Он читал все письма Френни – перечитал каждое по три раза, – но сам ей не писал. Ему не хотелось ее огорчать. Вместо этого он позвонил человеку, к которому никогда бы не стал обращаться в другой ситуации. Своему отцу. Позже Френни не раз говорила ему:

– Значит, если бы ты умер, со мной связался бы твой отец?

И он всегда отвечал:

– Я был еще не готов умереть.

Прошло несколько месяцев, от Хейлина не было никаких вестей. Френни сходила с ума от беспокойства и ежедневно писала запросы во все армейские инстанции, но так и не получила никакой информации. Она позвонила Уокерам домой, но ей было сказано, что с ней разговаривать не желают. В общем-то, этого следовало ожидать.

Наконец Хейлин написал сам.

Это единственная вещь на свете, которой мне не хотелось делиться с тобой. Наши тела так хрупки, но я все больше и больше склоняюсь к мысли, что душа все же важнее тела.

Френни немедленно вылетела в Париж и поселилась в крошечной гостинице рядом с больницей. Она даже не обратила внимания, как называлась гостиница. Получив номер, она быстро приняла душ и переоделась. Она привезла настоящую приличную одежду, а не те лохмотья, в которых ходила обычно. Мамин костюм от «Диор». Черные туфли на шпильках. Элегантную сумку из «Сакса», подаренную ей родителями на какое-то давнее Рождество и так и оставшуюся неиспользованной. Френни даже не стала разбирать чемодан, она не собиралась проводить много времени в гостиничном номере. Просто нужно же где-то оставить вещи.

Медсестры в больнице были приветливы и любезны, как-то уж слишком приветливы и любезны. Это настораживало. Френни и так-то вся изволновалась, а сейчас испугалась уже по-настоящему. Все говорили вполголоса и говорили так быстро, что Френни почти ничего не понимала, хотя учила французский в школе и сдавала его на «отлично». Тогда с ней заговорили по-английски, четко и медленно, как с очень маленьким и не очень смышленым ребенком. Ей сказали, что перед тем как идти к Хейлину, ей надо переговорить с его лечащим врачом, и проводили в просторный, элегантно обставленный кабинет. Ей предложили кофе, потом – коньяк, но она отказалась.