Я покачал головой:

— Не думаю, что я когда-нибудь еще сделаю такое. Но я и до сих пор не думал, что могу такое сделать.

Хоть много лет делал всякие веши, которые делать не положено, — и когда служил в полиции, и потом. Организовывал липовые показания, подправлял факты.

— Все-таки есть разница.

— Большая разница. Понимаешь, я посмотрел ту пленку еще летом, и с тех пор она все время сидела у меня в голове. А потом я по чистой случайности вышел на этого сукина сына и узнал его по тому жесту, когда он гладил мальчика по голове. Может, и его собственный отец так его гладил.

— Почему ты это сказал?

— Потому что должна быть какая-то причина, из-за которой он стал чудовищем. Может, отец жестоко с ним обращался, может, его в детстве изнасиловали. Иногда это случается. Тогда Стетнера было бы не так уж трудно понять. И даже посочувствовать ему.

— Это я заметил, — сказал он. — Когда ты о нем рассказывал. У меня ни разу не появилось ощущения, что ты его ненавидишь.

— А почему я должен его ненавидеть? Он был очень обаятельный человек. Прекрасно держался, любил пошутить, был не лишен чувства юмора. Если обязательно нужно делить мир на хороших и плохих людей, он был, конечно, из плохих. Только не знаю, можно ли их так делить. Раньше я мог. А теперь мне это стало труднее.

Я наклонился к нему через стол.

— Понимаешь, они бы ни за что не остановились. Они убивали ради приятного времяпрепровождения, ради собственного удовольствия. Это доставляло им наслаждение. Я не могу этого понять, но очень много людей не может понять, как это я получаю удовольствие, когда смотрю бокс. Может быть, за то, что людям нравится, а что нет, тоже нельзя их судить. Но вот что самое главное. Они творили Бог знает что, и это сходило им с рук, а я вышел на них, и мне повезло — я выяснил, что они делали, и как делали, и с кем, и оказалось, что цена всему этому грош. Ни обвинения, ни ареста, ни суда, ни даже расследования. Одного очень неплохого полицейского вся эта история довела до того, что он напился чуть ли не до потери сознания. А я напиваться не собирался.

— Ну, тут ты был прав, — сказал он. — И ты решил, что просто не можешь себе позволить оставить все как есть. Господь Бог окажется по горло в дерьме, сказал ты себе, если я ему тут не подсоблю.

— Господь Бог? — переспросил я.

— Ну, можешь называть это, как тебе больше нравится. Высшей Силой, или Творческим Началом Вселенной, или Великим Может Быть. Ты решил, что Великому Может Быть это дело не по зубам, так что придется тебе заняться им самому.

— Нет, — сказал я. — Все было не так.

— Ну, скажи как.

— Я подумал, что могу махнуть на все это рукой и оставить их в покое — рано или поздно все как-нибудь образуется. Потому что рано или поздно этим всегда кончается. Я знаю это в те дни, когда, как мне кажется, верю в Великое Может Быть, и точно так же знаю в те, когда эта моя Высшая Сила называется Великим Может Быть. Нет. И я всегда точно знаю одно — есть Бог или нет, но я не Бог.

— Тогда почему ты это сделал?

— Просто мне очень хотелось видеть их мертвыми, — сказал я. — И мне чертовски хотелось оказаться тем самым сукиным сыном, кто это им устроит. Нет, больше я такого никогда не сделаю.

— Ты взял деньги.

— Да.

— Тридцать пять тысяч, ты говорил?

— По тридцать пять на каждого. Мик взял примерно четверть миллиона. Конечно, там было много иностранной валюты. Не знаю, сколько получится в конце концов, когда он ее сбудет.

— Ему досталась львиная доля.

— Да.

— А что ты сделаешь со своей?

— Не знаю. Пока что она в банковском сейфе вместе стой кассетой, с которой все началось. Возможно, отдам десятую часть Дому Завета. По-моему, правильно будет пожертвовать эти деньги им.

— Ты мог бы все отдать Дому Завета.

— Мог бы, — согласился я. — Но не думаю, что я это сделаю. Думаю, что девять десятых оставлю себе. Какого черта, ведь я их заработал.

— Пожалуй, что да.

— И мне нужно иметь немного денег, если я женюсь на Элейн.

— Ты собираешься жениться на Элейн?

— Откуда, к дьяволу, я могу знать?

— Угу. А зачем ты пошел к мессе?

— Я и раньше туда ходил с Баллу. По-моему, это называется «мужская дружба». Я знаю одно — это очень важная часть наших отношений.

— А зачем принял причастие?

— Не знаю.

— Но хоть какое-то представление ты должен иметь.

— Нет, — сказал я. — Правда не знаю. Я делаю множество вещей, не зная, за каким дьяволом я их делаю.

Если уж на то пошло, то сейчас я не знаю, почему не пью, а раньше, когда пил, никогда не знал, зачем пью.

— Угу. Ну а что будет дальше?

— Увидишь, — сказал я. — Смотрите наши дальнейшие передачи.