class="p1">Так мы и познакомились, когда от бессилия я выпрыгнула с третьего этажа особняка. Собиралась бежать, но ушибы оказались сильнее меня. Лера оказалась не просто доктором, но и хорошим психологом, заставив меня одуматься… И быть умнее, настолько, чтобы дождаться своего часа и дать дёру в столицу. Не без её помощи у меня оказался дубликат ключей от каждой двери особняка.

— У меня к тебе есть просьба, — говорю я и ощущаю холодный взгляд голубых глаз. — По твоей части.

Валерия тяжело вздыхает, прикрывает глаза и присаживается на край кресла, подняв свои внимательные глаза на меня. Мы не чувствовали никогда симпатии друг другу, даже подругами не были, да нам и не дали бы дружить. Но, как бы там ни было, она мне помогает, осторожно и не вызывая подозрений, а я не наглею — много никогда не прошу.

— Достанешь мне тест на… Беременность? — мой голос превратился в шепот, когда я волнительно выдохнула. Лера меняется в лице — у меня получилось её удивить, причем очень неприятно.

— Ты роешь себе яму, Вика, — предупреждающе говорит девушка, недоверчиво меня осмотрев.

— Я хочу знать точно, — настаиваю я, решительно настроившись узнать о своём положении. Появилось слишком много сомнений, которые не дают мне спокойно дышать и действовать без плана.

— Если кто-то узнает — мы встретимся на аборте, — чеканит девушка, и не выдержав, потирает переносицу.

— Если кто-то узнает, — соглашаюсь я, — и, если я беременна, — договариваю я, всё-таки предполагая, что моё странное состояние последние недели вызвал гормональный сбой на почве стресса.

— Я не стану рисковать. Меня проверяют с ног до головы, когда захожу и когда выхожу. Заменить могу только таблетки. Так что если хочешь избавиться от плода, пока не поздно — решай сейчас и я принесу пилюли, — Лера говорит о плановом выкидыше с полной отстраненностью и холодом, словно мы обсуждаем аллергическую сыпь.

— Избавиться? — переспрашиваю я, скорее у самой себя.

Во мне всё ежится, когда я представляю, что это может произойти. Меня бросает в пот, а тело становится тяжелым, из-за чего я пересаживаюсь в кресло, нервно схватившись за подлокотники.

— Дотянешь до трех месяцев — аборт делать будет нельзя. Выносишь, родишь, а он всё равно умрет — убьют. Лучше сейчас, чем, когда услышишь плачь своего ребенка, — её тон меняется, становится звенящим и натянутым.

Мой подбородок дрожит.

— А если я не беременна, эти таблетки… — я превращаюсь в ту пугливую и растерянную девушку, которая когда-то оказалась в этом месте. Не могу собраться, не могу решиться и тем более… Господи, как на это пойти, если есть вероятность, что я могу быть беременной? Невозможно.

— Может быть побочка, но не так страшно, — пожимает плечами доктор. — Решайся. Потом нужен будет весомый повод, чтобы я ходила к тебе. У тебя усиленная охрана.

— Принеси, — киваю я, а сама пытаюсь совладеть с собой. — Как сможешь, принеси…

— Так будет лучше, ты это и сама понимаешь. Мирон с катушек слетит, если узнает, и тогда полетят головы, — напоминает мне Лера, а я поднимаю на неё глаза полные слез. — Соберись, Вика. Пока ты была малолеткой — тебе всё спускали с рук, но ты уже выросла. Теперь ты должна нести ответственность за свои поступки, — она поднимается и застегивает сумку, смотрит на наручные часы. — Приду вечером, занесу лекарство. Это будут витамины для организма.

Я стираю слезы, которые все-таки побежали по щекам и снова киваю, словно разом забыла, как говорить. Валерия уходит тихо, а я не могу собрать себя в кучу. Только успокаиваюсь, а затем думаю о Тимуре и снова рыдаю, захлебываясь в проклятых слезах. Проклятье!

***

Не поддаваясь на уловку Марата, который разрешил мне чувствовать себя вольно в доме — я не вышла за пределы комнаты. Самобичевание не позволило мне вылезти из постели, я даже не решилась сменить пижаму. Дремота накатывала каждые несколько часов, что заметно сократило время и буквально выдернуло меня уже вечером.

Я проснулась от пристального взгляда, резко сев. Жалкий болезненный стон вырвался непроизвольно, и я хватаюсь за ребра. Я замечаю, как Марат дергается, но быстро берет себя в руки, напряженно откинувшись на спинку кресла.

Присмотревшись к его костюму, меня прошибает озноб. Ещё утром серый костюм, который сшит идеально по его меркам, теперь заляпан пятнами крови. Торшер, излучающий приглушенный свет слева от мужчины, ожесточает его лицо с острыми скулами и тенями под глазами, делая из него монстра в облике человека.

— Ты весь в крови, — констатирую я очевидное, и заставляю себя подавить свой страх, брезгливо осмотрев его одежду. Напоминаю себе, что должна быть сильной рядом с ним и очень наблюдательной. Даже сейчас Марат напоминает мне хищника, который готовится к нападению.

Мужчина медленно опускает голову, разглядывая свою одежду, словно только сейчас увидел пятна крови. Марат поднимается плавно и двигается к шкафу почти бесшумно в гнетущей тишине. Открывает шкаф, выбрав себе чистую рубашку и брюки.

Раздевается. Ни о каком смущении и речи не идет, ему и вовсе плевать на подобное. Я перевожу взгляд в окно, в котором разглядываю кроваво-красный закат. Ужасающее совпадение.

— Помоги мне, Пташка, — хрипло обращается ко мне Марат.

Беспрекословно поднимаюсь и подхожу к главе Клана без надлежащего волнения и страха. Марат стоит с расстёгнутой черной рубашкой, которую я не спеша принимаюсь застегивать. Замечаю за собой изменения — ненависть и безумная осторожность подавляют страх.

Он смотрит пристально, но совершенно непроницаемо. Чувства Марата никто и никогда не замечал, но я много читала о подобном синдроме. У такого поведения, а точнее отсутствие любых эмоций и сочувствия — точно есть какой-то диагноз.

Марат никогда не кричит, иногда вообще кажется, что и не слушает никого, впадая в прострацию. Но, когда заостряешь внимание или задаешь вопрос — ответ точно и метко. Он ни к кому не испытывает жалость, страх или любовь, Марат на это оказался неспособен.

Сначала это казалось таким притягательным, загадочным и таинственным, а затем меня каждый раз захлестывала паника, когда я не могу залезть в его голову или элементарно увидеть эмоции в глазах. Это сводило с ума, пока я не поняла одного — меня он не тронет.

За исключением одного, того самого судного дня, когда я умудрилась неосторожно сбежать и угодить в ловушку через тринадцать часов. Тогда я поняла, что внутри Марата всё-таки есть эмоции, но они сведены к животным инстинктам: жажда крови, хладнокровие, охота, лидерство и выживание. Он озверел, когда понял, что побег полностью моя инициатива и я не стану отступать от своего