Но в моем половом воспитании она сыграла большую роль: я по сей день могу и с мужчиной, и с женщиной получить удовольствие — причем в очень высокой степени.

Да, Николай Николаевич, вот и пришла пора рассказать про мужчин. Как это все-таки случилось. А вот так. Спасаясь от Клавы, я пошла в военный городок и записалась в тир. Этот военгородок был недалеко от нас, за забором, таких городков по всей России — тысячи. Но этот был особый, потому что там начальником тира был тот самый капитан Лебедев, в которого я еще на шахматном турнире влюбилась. И вот я стала бегать в этот тир, стрелять из винтовки, из карабина, из какого-то «ТТ» и «Макарова». Я научилась их разбирать и собирать за минуту, у меня все руки стали грубые, как у слесаря, и пахли оружейным маслом. А капитан Лебедев на меня ноль внимания, как был айсбергом, так и был. Зато там же в тире вдруг возник такой странный мальчик Сергей. Сначала — ничего особенного, обычный, чуть выше среднего роста, челка, спортивный такой. Но что меня заинтересовало — какие-то у них дела с Лебедевым, куда-то они вместе уходят, о чем-то знаками разговаривают. А потом вижу: этот Сережа явно моей персоной интересуется. Короче, дружба у нас завязалась, мы даже как-то в кино вместе сходили на «Очи черные». Но я же Лебедевым больна, я себя на этого Лебедева еще когда накрутила, а Сергей вдруг говорит: «Ладно, я тебя вылечу. Вот тебе ключ от моей квартиры езжай туда и жди меня, я через два часа приеду, мне тут по одному делу нужно задержаться. Только одно условие: если я тебя от этого Лебедева излечиваю, то ты — моя девушка. Идет?». Я думаю: «Черт побери, интересно, как он меня вылечит? Не будет же насиловать, это на него не похоже». Я говорю: идет! И поехала к нему домой. А у него родители какие-то крутые инженеры, по вербовке в Индии работали, чего-то там строили. У них за городом дача, а в городе квартира — три комнаты, кухня, туалет и ванная раздельные. И вот я сижу на кухне, жду Сергея, чай пью и книжку читаю, переписку Екатерины с Вольтером. И вдруг понимаю, что это ловушка, что Сергей меня просто продал, что сейчас сюда придет майор Лебедев и… И что вы думаете? Слышу: ключ в двери поворачивается. Я выскакиваю на балкон, прячусь за дверь и через щелку, как в детстве, вижу: действительно, майор Лебедев! Но не один, а с каким-то маленьким, жирным и мерзким типом. И Лебедев снимает с него пальто, как с девушки. А тот эдак вальяжно, по-дамски откидывает шляпу, шарф и с такой, знаете, женской жеманностью позволяет Лебедеву раздеть его догола. Я замерла, я просто застыла на балконе. А там, в комнате… мой кумир, мой айсберг, мой Плачидо, эдаким крабом обнимая это жирное коротколапое тельце, скачет с ним в потном экстазе…

Сережа потом очень смеялся надо мной. Но про наш уговор — ни полслова. Это я сама как-то сблизилась с ним, даже на дачу к нему поехала. А там места просто обалденные! В лесу, в тишине, над речкой и такое построено — я про такие дачи только в книжках читала. Но Сергей ко мне никак не проявляется, не подходит, не обнимает, не трогает даже. И вот я валяюсь на кровати, смотрю телевизор и понимаю, что так не должно быть. А он говорит: «Я не буду с тобой заниматься любовью, пока ты сама этого не захочешь». И такой он во всем. Я приходила к нему на квартиру, а он мог дать мне мишку игрушечного и уйти. И не приходить двое суток. При этом позванивать, что еда в холодильнике. Я стала ревновать его, я знала, что у него есть любовница Лариса. А он говорит: хочешь стать женщиной — приходи ко мне в койку и стань. Но я же ничего не умела, какой у меня опыт? Даже когда я к нему легла, я только тыкалась по его телу, и все. И вызывала у него смех. Он лежит, руки за голову забросил и смотрит на меня, как на сцене. А я с его членом экспериментирую. Даже когда он возбуждался, я не понимала, что с ним делать. А Сергей видит мои усилия и умирает от смеха. Я вскакиваю и убегаю, чуть не плача. Но ему и это смешно, он говорит: если не хочешь, ничего не будет. И так продолжалось какое-то время — он со мной просто развлекался, а я, как дура, со своими комплексами боролась. И поняла, что никто, кроме меня, этого не сделает. Зато когда у меня наконец все получилось, он сказал: молоток, классно у тебя все вышло! И даже попытался меня поцеловать. А я… у меня же мамино воспитание — я максималистка, у меня страсть к совершенству: в школе отличница, в институте на всех научных конференциях выступаю, мне преподаватели еще до сессии по всем предметам пятерки ставят! И тут то же самое — началось с того, что Сергей меня дрессировал просто ради своего развлечения и смеха, а кончилось тем, что он без меня уже просто дня не мог прожить. Потому что я уже знала, как и что он чувствует и как нужно сделать, чтобы он меня хвалил. И выдумывала такие вещи, которые ни он, ни его Лариса не делали. То есть я могу сказать, что в сексуальной области я все постигла сама, самообразованием. Или, если хотите, сама себя развратила. Потому что аппетит, как известно, приходит во время еды. Особенно в этом деле.

Но сейчас я должна отвлечься от моей сексуальной биографии и рассказать про наркотики. Потому что иначе вы не поймете, каким образом я в вашей операционной в кому брякнулась.

Это было после второго курса, мне было 19 лет. Сессия была, как всегда, в июне, но я экзаменов не сдавала, мне, как я вам уже сказала, все зачеты автоматом ставили. После 15 мая я могла вообще не появляться в институте, мне все сокурсники завидовали. А в это время у моих родителей были безумно сложные отношения, я им явно мешала и понимала, что мне нужно изолироваться, исчезнуть. К тому же у меня начались проблемы с Ларисой, которая меня к Сергею приревновала, она за мной по Подгорску с ножом бегала. Я от нее у брата пряталась, а потом уехала к бабушке в Питер. Сначала с мамой — она меня туда отвезла и прожила там две недели, А я за эти две недели успела влюбиться в одного мальчика, он был очень красивенький мулатик — смесь папы-француза и мамы-эфиопки. Он говорил по-французски, по-английски и, наверно, по-эфиопски, а в Питере, в ЛГУ, он учил русский. Я с ним на Невском познакомилась, он мне сделал предложение, и я пригласила его домой, к бабушке. Он пришел красивый, в костюме, с цветами. У мамы стало плохо с сердцем. «Мало с нас папы-алкоголика, так еще негров не хватает в нашей семье!» Я понимала, почему она так сказала. Они с бабушкой собирались выдать меня замуж за одного богатого поляка Криштофера, мама считала, что я с ним буду счастлива. А тут какой-то эфиоп! Скандал был грандиозный. Она сказала: «Только через мой труп!» И осталась в Питере еще на неделю. Я была очень разочарована в своей маме.

А мы жили на окраине, в многоквартирном доме с большим двором и детской площадкой. У меня были голубые джинсы. И я, проплакав весь вечер — меня же не пустили на Невский, мама сказала: «Гулять только во дворе, если я выгляну в окно и тебя не будет во дворе, ты собираешь чемодан и уезжаешь», — я сижу в песочнице и реву, как последняя идиотка. Лицо красное, два больших хвостика, один бантик зеленый, другой красный, голубые джинсы и сильно обтягивающая кофточка-футболка. И тут ко мне подходит мальчик, на вид ему лет тридцать, высокий, красивый, но ужасно худощав. Он говорит: «Ты что? В песочек играешься?» Да, говорю, играюсь! И он так иронично: «А сколько тебе лет-то?»

Девятнадцать, говорю, в августе будет. Да, говорит, рановато ты в песочек играешь. И сел рядом. Ну, думаю, пристал. А у меня всегда так: когда мне плохо, в моей жизни мужчины появляются. Но он был худой, а я не люблю ни худых, ни толстых. Но думаю: ладно, все равно никого нет, пускай хоть худой посидит. Стали разговаривать. А он оказался очень умный. С такими большими сливовыми глазами, с синяками под ними и вечно поеживался, как будто ему холодно. Я сижу в песочнице и думаю: что же ему так холодно? На улице июнь, на мне только футболка обтягивает мою юную грудь, и мне тепло. А он, бедолага, даже в пиджаке мерзнет. И так мы с ним познакомились, его звали Андреем. Через несколько дней я поняла, что любовь к эфиопу была необдуманным шагом, к тому же мне его эфиопская компания не нравилась, там была одна жирная африканка, толстомордая, с огромной задницей, плечами тяжеловеса и с какими-то дико торчащими волосами. Если бы мама меня пустила с ними гулять, мне пришлось бы с этой уродкой дружить. Поэтому я успокоилась, сказала маме, что эфиоп забыт, и моя мама вздохнула облегченно, позвонила Криштоферу. И вот Криштофер приезжает к нам в гости, ему лет тридцать, он учит меня польскому языку, и мама, успокоившись, уезжает. Но я вижу, что у меня с этим Криштофером ничего не получается, и продолжаю общаться с Андреем. И в день маминого отъезда он приглашает меня к себе домой.