– Следую вашим приказаниям, – ответила Мария с обезоруживающей улыбкой.

– Поставь их где хочешь, – бросил он.

– Я очень люблю цветы, – призналась Мария, ставя вазу на письменный стол. – Особенно нарциссы. Они душистые и долго стоят.

– Ну и купи себе нарциссы, – буркнул он, продолжая делать пометки в тетради, переплетенной в сафьян.

– Синьор Чезаре, – осмелилась сказать Мария, используя цветы как предлог. – Я хочу просить у вас разрешения…

– Разрешения на что? – удивился он, оторвав глаза от тетради.

– Мне кажется, дом нуждается в ремонте, – начала Мария с мягкой настойчивостью. – Потолки потемнели, шторы и обои нужно обновить, сантехника тоже старая…

– Старая? – вспыхнул он.

– Не современная, – если хотите.

Чезаре снисходительно воспринял идею обновления своих апартаментов, но ему претила сама мысль о коренной перестройке дома.

– Сначала ты говоришь о частичном обновлении, – ворчливо заметил он, – а потом устроишь мне тут Россию.

По-милански это выражение было синонимом революции.

– Приступив сейчас, – возразила она тоном предусмотрительного администратора, – мы сэкономим время и деньги.

– Может быть, ты и права, – наконец сдался он. – С этим тоже надо считаться. Пригласи специалиста, пусть сделают предварительные расчеты.

– Уже готовы, – сказала Мария, протягивая ему исписанный листок.

Он не знал, сердиться ему или радоваться: положительно, скучать она ему не даст.

– Ладно, – с улыбкой махнул он рукой. – Делай как знаешь.

В эту ночь мысли о Марии не оставляли Чезаре. Но образ ее все время менялся: то он обретал черты его матери, то Матильды, то Элизабет Лемонье. Но во всех случаях это было прекрасное лицо Марии.

С тех пор как он вернулся в 1919 году с фронта, прошло почти двадцать лет. Начав свое дело с помощью инженера Феррари и при поддержке старого маркиза Казати, который предоставил в его распоряжение первоначальный капитал, он уже через несколько лет настолько окреп, что мог снисходительно взирать на этих старого закала дельцов и всех своих вчерашних конкурентов.

Старый маркиз Казати давно уже покоился на кладбище Караваджо в своем фамильном склепе в нескольких шагах от матери Чезаре, но он застал становление форпостов империи Больдрани. А инженер Феррари, этот неисправимый игрок, нашел свою смерть на извилистой горной дороге. Возвращаясь в очередной раз из Баден-Бадена, он, верно, задумался за рулем о Достоевском, великом завсегдатае этого игорного дома.

Чезаре тогда уже не нуждался в них. Его собственное состояние настолько выросло, что он смотрел гораздо дальше как в экономике, так и в политике. Основы империи Больдрани были столь прочны, что он мог рассчитывать на инвестиции из тех четырехсот миллионов долларов (десять пошли ФИАТу, двадцать – Эдисону), которые Соединенные Штаты предоставили в виде кредитов итальянской промышленности в лице самых видных и перспективных ее представителей.

Умело пользуясь Доменико Скалья, своей длинной и надежной рукой, он совершил в те годы крутой взлет в строительном бизнесе и банковском деле. Не связывая себя ни с одной партией, ни тем более с правящим режимом, он все чаще заставлял считаться с собой. Не зная ни слова ни по-английски, ни по-французски, ни по-немецки, он ворочал, однако же, колоссальными делами во всех этих странах, имея связи с самыми влиятельными представителями коммерции и финансов во всем мире.

Но какой смысл имело все это в ту ночь, когда образ Марии заслонил собой все и вся. Он, всемогущий Больдрани, был уже пленником ее красоты, скромной и вызывающей, непорочной и чувственной одновременно.

В последующие дни его дом был взят приступом и оккупирован бандой наглых захватчиков, врывавшихся в своих грязных сапожищах в коридоры, завладевавших комнатами и гостиными и даже проникшими в его собственный кабинет. Это было маленькое войско каменщиков, штукатуров, маляров, обойщиков, столяров и плотников, плиточников, сантехников, электриков, которыми Мария командовала с энергией и непринужденностью опытного полководца.

– Это не дом, а просто бедлам! – вскричал Чезаре в бешенстве уже на второй день после этого адского беспорядка. В знак протеста он отказался от завтрака и вышел, яростно хлопнув дверью.

– Ах, синьора Мария, – затрепетал Амброджино, напуганный гневом хозяина. – Что же будет? Что нам теперь делать? – И он молитвенно сложил руки, словно отдавая себя на волю небес.

– И вы не боитесь, синьора Мария? – опасливо высунулась из кухни Чеккина.

– Он будет доволен, когда я приведу этот дом в порядок, – заверила их Мария, занимая свое место на командном пункте, готовая повелевать и решать.

Чезаре позвонил из конторы около одиннадцати.

– Сегодня я обедаю в «Савини», – сообщил он мрачно, давая ей понять, на какие жертвы он идет по ее вине.

– Хорошо, синьор Чезаре, – ответила ему Мария, поглощенная своими грандиозными работами.

Несколько дней спустя позвонил Пациенца.

– Можно узнать, что ты там натворила? – озабоченно спросил адвокат.

– Кто, я? – обиделась Мария. Ее постигла участь всех реформаторов: ее критиковали, на нее ополчились все, и у каждого, начиная от самого Чезаре Больдрани и кончая Чеккиной, имелось свое мнение.

– Чезаре признался, что вынужден скрываться в Караваджо, – сообщил Пациенца. – Он вне себя.

Мария рассмеялась.

– Но он же дал мне разрешение, – закричала в трубку она. – Конечно, дом полон штукатуров и маляров, которые снуют туда-сюда, но я же пытаюсь придать респектабельность его владениям, и у меня нет волшебной палочки. Господь наш, пусть Пациенца напомнит хозяину, сотворил мир за шесть дней. А я всего лишь слабая женщина, экономка, но обещаю за это же время изменить к лучшему его дом.

– Ладно, – успокоился Пациенца, которому были хорошо знакомы вспышки гнева Больдрани, когда кто-нибудь вмешивался в его личную жизнь. – В конце концов у него это пройдет. Ты права, дом действительно нуждается в основательном ремонте. Когда закончится это светопреставление, позвони мне. Я предупрежу его, что путь свободен.

– Надеюсь, он хоть изредка будет давать о себе знать, – недовольно сказала Мария. – А далеко это Караваджо?

– Тридцать пять километров, – ответил Пациенца. – Полчаса на автомобиле.

– И что же теперь, – обеспокоилась она, – он должен каждый день ездить туда и обратно?

– Ну, это не самая большая жертва.

– Тогда я спокойна. – Она представила Чезаре, одинокого на этой пустой вилле, как ей казалось, мрачновато-запущенной, и ей стало жаль его.

– А что, красивая эта вилла Караваджо? – спросила она, обедая вместе со слугами в кухне.