— Да. Не очень-то ободряющий ответ. И что же ты сделала, когда его получила?

Ребекка пожала плечами, посмотрела на свои руки. Посидела молча, потом сказала:

— Ничего. Я не знала, что делать. Больше ведь не к кому было обратиться. Я думала, главный руководитель страны что-нибудь сделает, но ему было наплевать и… — Она безнадежно развела руками и продолжала почти шепотом: — Теперь это не играет никакой роли. Теперь уже все.

Она выглядела такой маленькой, одинокой, покинутой, что Мартину Беку захотелось подойти и погладить ее блестящие волосы или взять ее на руки и пожалеть. Он спросил:

— Где ты жила всю осень? Пока не устроилась у подруги?

— Где попало. Одно время мы жили на даче в Ваксхольме. Один мой приятель пустил нас туда, пока его родители ездили за границу. Потом, когда они вернулись, он сказал, что поживет у своей девушки, а нам уступил свою комнату. Но через несколько дней его хозяйка стала ругаться, пришлось нам опять уходить. Так и жили у разных друзей.

— Ты не обращалась в социальное бюро? Может быть, они помогли бы тебе с жильем.

Ребекка покачала головой.

— Не думаю. Они бы только напустили на меня детский надзор, и у меня отняли бы Камиллу. Мне кажется, в этой стране ни на какие власти нельзя положиться. Им плевать на простых людей, не знаменитых и не богатых, а то, что они называют помощью, по-моему, совсем не помощь. Сплошной обман.

Ее голос был полон горечи, и Мартин Бек понимал, что возражать не стоит. Да и с какой стати? В основном она права.

— М-м-м, — промычал он.

Зазвонил телефон. Дежурная сообщила, что ей не удалось найти Роксена ни в конторе, ни в суде. Домашний телефон в справочнике не указан.

Видимо, Рокотун жил там же, где помещалась его контора, и не завел второго телефона. Или же у него секретный номер. Мартин Бек попросил дежурную продолжать поиски.

— Не так уж важно, если вы не найдете его, — сказала Ребекка, когда он положил трубку. — Все равно на этот раз он мне не поможет.

— Не скажи, — ответил Мартин Бек. — Ты не спеши отчаиваться, Ребекка. Как бы то ни было, тебе необходим защитник, а Роксен хороший адвокат. Лучший, какого ты можешь получить. А пока со мной поговоришь. Можно попросить тебя, чтобы ты рассказала, что произошло?

— Вы же знаете, что произошло.

— Я подразумеваю то, что произошло до этого. Ты ведь не сегодня это задумала.

— Убить его, что ли?

— Ну да.

Ребекка некоторое время молча глядела себе под ноги. Потом подняла на Мартина Бека глаза, полные такого отчаяния, что он приготовился: сейчас заплачет.

— Джим умер, — глухо произнесла она.

— Как… — Мартин Бек осекся.

Ребекка нагнулась за сумкой, стоявшей на полу рядом со стулом, и принялась рыться в ней. Он достал из кармана пиджака чистый, хотя и несколько мятый носовой платок и протянул ей через стол. Она посмотрела на него сухими глазами и покачала головой. Он убрал платок обратно в карман и стал ждать, пока она найдет то, что искала в сумке.

— Он покончил с собой, — сказала Ребекка, кладя на стол перед ним конверт авиапочты с сине-бело-красной каймой. — Можете прочесть письмо от его матери.

Мартин Бек вынул из конверта шуршащий тонкий листок. Письмо было написано на машинке, тон — сухой и деловитый; из текста вовсе не видно, чтобы мать Джима сочувствовала Ребекке или скорбела о смерти сына. Вообще, письмо было свободно от каких-либо эмоций и потому казалось особенно жестоким.

Джим умер в тюрьме двадцать второго октября, сообщала мать. Сделал из одеяла веревку, привязал за верхнюю койку и повесился. Насколько было известно матери, он не оставил никаких объяснений, извинений или прощальных записок, адресованных родителям, Ребекке или кому-либо другому. Она решила известить Ребекку, поскольку знала, что та беспокоится за Джима и растит дитя, отцом которого считает его. Теперь Ребекке нечего больше ждать известий от Джима. В заключение миссис Косгрейв писала, что обстоятельства смерти Джима — судя по всему, не сама смерть, а именно ее обстоятельства — явились тяжелым потрясением для отца и еще больше усугубили его болезнь. Подпись: Грейс У. Косгрейв.

Мартин Бек сложил листок и сунул его обратно в конверт. Дата отправления на штемпеле — одиннадцатое ноября.

— Когда ты его получила? — спросил он.

— Вчера утром, — ответила Ребекка. — У нее был только адрес моих друзей, у которых я жила летом, так что оно пролежало у них несколько дней, прежде чем они нашли меня.

— Не очень-то ласковое письмо.

— Да уж.

Ребекка молча смотрела на лежавший на столе конверт.

— Не думала я, что мать Джима такая, — продолжала она. — Такая бессердечная. Джим часто вспоминал родителей, и мне казалось, что он их очень любит. Но, может быть, он больше любил отца. — Она снова пожала плечами и добавила: — Вообще-то не все родители любят своих детей.

Мартин Бек понимал, что она намекает на собственных родителей, но часть укора принял на свой счет. У него самого не ладились отношения с сыном, Рольфом, которому шел двадцатый год. Лишь после развода, а вернее, уже после знакомства с Реей, которая научила его не бояться быть честным не только с другими, но и с собой, он решился признаться себе, что просто не любит Рольфа. Глядя теперь на суровое, ожесточенное лицо Ребекки, он спрашивал себя, как отражается на душе парня отсутствие отцовской любви.

Мартин Бек прогнал мысли о Рольфе и спросил Ребекку:

— Значит, ты тогда и решилась? Когда письмо получила? Она помешкала с ответом. Мартин Бек чувствовал, что ее тормозит скорее стремление к искренности, чем неуверенность. Он уже составил себе определенное впечатление о Ребекке.

— Да, — произнесла она наконец. — Тогда и решилась.

— Откуда ты взяла револьвер?

— Он у меня давно. Я его получила года два назад, когда умерла мамина тетя. Она любила меня, в детстве я часто у нее бывала, и, когда она умерла, мне по наследству достались разные вещи, которыми я играла у нее. В том числе и этот револьвер. Но я не вспоминала о нем до вчерашнего дня и даже не знала, что у меня есть к нему патроны. Я столько переезжала, и он все время лежал в чемодане.

— Тебе приходилось стрелять из него раньше?

— Нет, никогда. Я даже не была уверена, что он в исправности. Он, наверно, очень старинный.

— Старинный, — подтвердил Мартин Бек. — Ему не меньше восьмидесяти лет.

Мартин Бек не увлекался оружием и знал о нем только самое необходимое. Будь здесь Колльберг, он мог бы рассказать, что револьвер — фирмы «Харрингтон энд Ричардсон», тридцать второго калибра, образца 1885 года. Патрон «Ремингтон», 1905 года, свинцовая пуля без оболочки, латунная гильза с малым вышибным зарядом.

— Как же ты ухитрилась так спрятаться, что тебя не обнаружили? Ведь полиция оцепила весь остров и проверяла каждого, кто туда шел.