Сменившие его люди нисколько не были либеральнее. Просто держались осторожнее, остерегались привлекать к себе внимание.

Заведующий отделом культуры ЦК КПСС Василий Филимонович Шауро неплохо играл на баяне и прославился тем, что практически никогда не выступал. Его крупная голова с зачесанными назад волосами на протяжении многих лет была неотъемлемым атрибутом всех торжественных собраний в Москве, посвященных культурным мероприятиям. Но никто не мог припомнить, чтобы он хотя бы раз что-то сказал.

Он всеми силами избегал необходимости высказать мнение. Выразить свое отношение. Оценить. Сказать «да» или «нет», если ему не было известно мнение высшего начальства. Предпочитал молчать. Шауро был настолько незаметен, что ему позволили руководить культурой великой страны два десятилетия. Идеальный подчиненный.

Властители всегда хотят, чтобы именно их наследники правили страной. Но почему этого желают подданные?

Люди покупают «Столичную», твердо зная, какого качества товар они получат. Избиратели ведут себя, как обычные покупатели в универсальном магазине: они ищут надежную торговую марку, зная, чего от нее ждать. А может быть, все проще? И стремление усадить на трон царского сына — всего лишь выражение древнего стремления человека иметь над собой сильного вождя? Прогресс рода человеческого ощутим, но не настолько.

23 января 1924 года тело умершего Ленина положили в гроб. На руках гроб вынесли из дома в Горках, где в бывшем имении московского градоначальника он провел последние годы, и доставили на станцию Герасимово. Спецпоезд прибыл в Москву на Павелецкий вокзал. Отсюда — и тоже на руках — тело донесли до Колонного зала Дома союзов. 27 января гроб отнесли на Красную площадь.

Пока шло прощание с Лениным, советские руководители поспешно отказывались от его наследства. 30 января 1924 года комиссия по организации похорон вождя рассмотрела вопрос «О запрещении тов. Дзержинским распространения «Завещания Ленина».

Комиссия горячо одобрила решение главного чекиста: «Запрещение подтвердить». Партийные чиновники публично клялись в верности усопшему вождю, но его воля, выраженная им столь ясно и недвусмысленно, уже ничего для них не значила.

Политическим завещанием первого руководителя Советской России принято считать его знаменитое «Письмо к съезду», которое он начал диктовать 23 декабря 1922 года. Но Ленин не оставлял завещаний! «Письмо к съезду», где речь шла о важнейших кадровых делах, он адресовал очередному, XII съезду партии, состоявшемуся при его жизни. Как и всякий человек, он не верил в скорую смерть, надеялся выздороветь и вернуться к работе.

«Письмо к съезду», как его ни толкуй, содержит только одно прямое указание: снять Сталина с должности генсека. Остальных менять не надо. Но получилось совсем не так, как желал Владимир Ильич. Сталин — единственный, кто остался на своем месте. Всех остальных он со временем уничтожил.

А само письмо Ленина стали считать «троцкистским документом», чуть ли не фальшивкой. Это характерная черта советской системы — желания вождя исполняются, лишь пока он жив и в Кремле. Поэтому нелепы разговоры о наследниках и преемниках.

Советские вожди наследников себе не готовили. Прежде всего, никто не собирался умирать. Во-вторых, сознание собственной абсолютной власти и безудержные восхваления подданных подкрепляли уверенность вождя в собственном величии. Он — гигант, рядом — пигмеи. Некому передоверить управление страной.

Еще только начиная свое президентство, Путин в разговоре в узком кругу признался (его слова записал корреспондент «Комсомольской правды»): «Я не хотел бы никем понукать, хотел бы создать такой властный механизм, который бы работал сам. Но не выходит — вынужден всех держать в узде, чуть вожжи ослабил — и шестеренки заедает».

Начало этому положил Ленин. В «Письме к съезду» он перечислил недостатки руководителей партии, чтобы показать: ни один из них не годится в преемники… И его наследники тоже огорченно разводили руками: ну, кому доверишь страну? Некому! Приходится самому тащить тяжкий воз. Это укоренилось.

Хрущев рассказывал, как Сталин рассуждал на этот счет:

— Кого после меня назначим председателем Совета министров? Берию? Нет, он не русский, а грузин. Хрущева? Нет, он рабочий, нужно кого-нибудь поинтеллигентнее. Маленкова? Нет, он умеет только ходить на чужом поводке. Кагановича? Нет, он не русский, а еврей. Молотова? Нет, он уже устарел, не потянет. Ворошилова? Нет, стар, и по масштабу слаб. Сабуров? Первухин? Эти годятся на вторые роли. Остается один Булганин.

Члены политбюро благоразумно молчали. Страшнее всех было самому Николаю Александровичу Булганину…

Сталин ловко манипулировал своей гвардией, периодически пугая соратников отставкой. На первом, организационном пленуме ЦК после XIX съезда партии в октябре 1952 года Сталин сказал:

— Я уже стар. Надо на отдых. Меня освободите от обязанностей и генерального секретаря ЦК, и председателя Совета министров.

Но кто из членов ЦК рискнул бы сказать вождю: уходи? Страшно! Второй человек в партии Георгий Маленков поспешно спустился к трибуне:

— Товарищи, мы должны все единогласно просить товарища Сталина, нашего вождя и учителя, быть и впредь генеральным секретарем.

Началась овация и крики:

— Просим остаться! Просим взять свою просьбу обратно!

Поднялся маршал Семен Константинович Тимошенко, бывший нарком обороны:

— Товарищ Сталин, народ не поймет этого. Мы все, как один, избираем вас своим руководителем. Иного решения быть не может.

Зал стоя аплодировал. Сталин долго смотрел в зал, потом махнул рукой:

— Ну ладно, пусть будет Сталин.

Упросили. Такие спектакли вожди устраивали всю жизнь, регулярно проверяя своих подручных. И все знали, как правильно отвечать.

Однажды Брежнев сказал, что ему, наверное, пора на пенсию.

— Что ты, Леня! Ты нам нужен, как знамя. За тобой идет народ. Ты должен остаться, — твердили члены политбюро, повторяя, что надо генеральному секретарю создать максимально комфортные условия для работы, чтобы он больше отдыхал.

И Брежнев великодушно согласился остаться. Это был скорее пробный шар. Он хотел посмотреть, кто поддержит идею насчет пенсии. Но в политбюро люди были опытные, тертые, никто промашки не допустил.

Незадолго до смерти Константин Черненко позвонил министру иностранных дел Андрею Громыко:

— Андрей Андреевич, чувствую себя плохо. Вот и думаю, не следует ли мне самому подать в отставку. Советуюсь с тобой…

Громыко не хотел рисковать:

— Не будет ли это форсированием событий, не отвечающим объективному положению? Ведь, насколько я знаю, врачи не настроены так пессимистично.