Когда Граф предстал перед командованием партизанской бригады, дислоцированной в Освейском районе, он почувствовал вначале себя довольно тоскливо: недоуменных вопросов было много, его жизненные стежки гладко далеко не вились… Каждый допрос — это переживание. Даже если человека допрашивают в качестве свидетеля, причем добросовестного, желающего помочь распутыванию какой-нибудь длинной истории или короткого эпизода. Этот свидетель, пересказывая виденное, слышанное, осязаемое, волнуется, боится что-то спутать, переживает за каждый допущенный им ляпсус, нервничает даже за, как ему кажется, неверное восприятие допрашивающего, которого он, не желая, ввел в заблуждение.

Что уж тут сказать о человеке недобросовестном, старающемся запутать следствие, исказить объективную картину, заменить правду вымыслом? Такой субъект — словно гиря на ногах. Лучше бы этого умника вовсе не было, так думает следователь. А что говорить о лжеце, искажающем, переделывающем свой собственный облик.

События же, окружающие допрашиваемого — военное лихолетье, и этим все сказано. Оно выплескивало из себя героизм, благородство, подлость, низость, все, что хотите. Им и расплачивались и за хорошее, и за плохое, в него и уходили платить долги и зарабатывать награды.

Сколько было таких случаев в реалиях войны, когда человек делал подлость, ее обнаруживали, ему говорили: иди и в бою смой свой позор. Он шел, бился, но смывал ли? Он мог просто быть в бою, исправно стрелять, но в гонке за добрым именем не рисковать. Он как бы отвоевывал эпизод боя. Но без всякого старания во имя спасения жизней погибавших рядом.

Так что понятие «иди и смой» не надо приравнивать к умывальнику. Кровь других со своих рук смыть можно только своей кровью. Ну а если ты нагадил столько, что своей крови вообще не хватит?

Подумайте, сколько таких виновников осталось нетронутыми, кровь в них исправно циркулировала вплоть до мирной, тихой, кроватной, биологической смерти. Обидно? Да, очень обидно, и суть не в том, что месть не состоялась, а в вечности дерьма…

При допросе Графа, и не одном, в бригаде с ним беседовали неоднократно, все сомнения толковались в его пользу, презумпция невиновности действовала, хотя ее проводники теоретически мало что о ней знали. Они попросту были честными патриотами, партизанами, боровшимися за святое дело — свободу народа.

… Когда Граф вошел в землянку, там находились заместитель командира бригады Балод и начальник контрразведки Юрч. Граф представился, затем присел на стул, извинился, снял правый сапог и стал стаскивать штанину бриджей.

— Ты чего? — не понял Юрч, широкоплечий, скуластый, с угрюмым лицом и приветливыми глазами.

— Документы, которые велели мне передать, и из которых видно, кто мы есть… — пояснил Граф.

— Хм, — давай, доставай, — сказал Балод, круглолицый, с ямочками на щеках.

Граф ловко вывернул на левую сторону штанину и финкой поддел внутренний шов на колене, затем оторвал лоскут материи и достал бумаги, сложенные аккуратно, по-хозяйски. Под пришитым сверху лоскутом они нисколько не деформировались и легли на стол перед Юрчем одна к одной, как три карты при игре в двадцать одно. Граф оделся, натянул сапоги и из внутреннего кармана френча вытащил еще один документ — аусвайс, где он был обозначен унтер-офицером караульного отдела (Укр.) лагеря военнопленных.

Прочтя в аусвайсе «он уполномоченный носить оружие и имеет право свободного хождения согласно местных предписаний», Юрч сказал:

— Оружие?

— Вот, — извлек Граф из кармана брюк браунинг, вытащив при этом обойму и проверив, нет ли в патроннике патрона, оттянув для этого на себя ствол и наклонив его вниз, по направлению к полу.

— Богатый ты, лейтенант, — покачал головой Юрч.

— Кто здесь богатый? — раздался голос вошедшего Лайвиньша, командира бригады, высокого, стройного, широкого в плечах. — А, пополнение, что Павел приволок.

Лайвиньш сел за стол, разложил бумаги Графа и стал их рассматривать. Прежде всего его внимание привлекли документы «Рижского партизанского центра». Он прочитал их внимательно, передавая листки по одному своим товарищам. Закончив читать, он спросил Графа:

— Смелые ребята, а?

— Да, братва что надо, — ответил тот.

— Где же ты на них вышел, или они на тебя? — спросил Балод.

— Я на них? Да когда сидел в лагере в Гризинькалнсе, то меня с ихним Федей познакомил Ванька-банщик из лагеря.

— Ты входишь в их руководящую группу, в число командиров? — уточнил вопрос Лайвиньш.

— Нет, — ответил Граф. — Я с ними, так сказать, на равных. Ребята предложили, я вступил, а когда узнали, что к вам собираюсь, то вот вручили. Говорят, отвезешь документы, объединяться нам надо. Партизаны оружием помочь нам смогут. Вместе мы сила…

— Еще какая, на расстоянии в три четверти Латвии, — усмехнулся Лайвиньш. — Разломаем немцев, как свастику на печати.

— Кто тебе дал эти документы и где ты их получил? — спросил Юрч.

— Федя, активист «центра», прямо в парке, в Верантском парке, — вспомнив парк у дома Эриса, сказал Граф.

— Да, верительные грамоты у тебя богатые, — протянул Лайвинш. — Руководителей «Рижского партизанского центра» ты знаешь?

— Нет, не знаю, — правдиво ответил Граф, — там же конспирация. Что не положено, то не положено.

Юрч тем временем рассматривал на свет штемпель «центра» и печать — сильные трудовые руки разламывают свастику.

— Здорово придумано. Никогда не видел. Работа хорошего мастерового.

— Делал человек с богатым воображением и глубокой ненавистью к фашизму, — задумчиво заключил Лайвиньш. — Я тоже такого не встречал. Вообще видно, что организация боевитая, во всяком случае солидная: и со своим членством, печатью присягой и даже штемпелем. Прямо как в райкоме! И какова основная задача твоей организации? — спросил Лайвиньш.

— Снабжать вас людьми, пленными стало быть, усилить борьбу с фашизмом. В городе распространять листовки, организовать диверсии, да мало ли что…

— Да, все это верно, — покачал головой Лайвиньш. — И люди из Риги идут. Уже две группы прибыли. Сегодня у нас какое? 25 октября с утра было? Да, — сам спросил и ответил командир бригады. — Первая группа прибыла в первых числах этого месяца, человек 25 там было, вторая — 13 октября, с восемнадцатью человеками. Ни у кого на них таких солидных документов не было. Так, Юрч?

— Не было, — глухим голосом откликнулся тот.

— Жалко, что и руководители «центра» к нам не идут, а? — спросил Балод.

— Заняты они по Риге, — быстро заметил Граф, понявший из реплик Ланге и Пуриньша, что руководству «центра», чьи подписи были подделаны на бумагах, вход в Освейские леса забит наглухо. «Дать возможность действительного объединения двух сил! Так вам Ланге и разрешил», — подумал Граф, которому уже начинало казаться, что экватор допросов он благополучно переполз.