Ушел Сергий один–одинешенек. Набиваться ему в провожатые не посмели: знали — не гоже, ибо ходит он всегда один, но толки пошли:

— Чего в Москве глядели?

— Ну, наше дело помалкивать, а князья–то как же отпустили его без охраны?

— Идет игумен бесстрашно, напрямик, лесами, а время зимнее, волчье.

— Конечно, человек святой, а все–таки и на добра коня спотычка живет.

Фома об этом не вздыхал, а просто повертел кольцо на пальце да и пошел к мастеру Демьяну.

— Отпусти. Оберегать его пойду.

Демьяна уламывать не пришлось: отпустил, только побожиться заставил, что Фома вернется.

Но за Сергием разве угонишься: легок! Как ни спешил Фома, а отстал на полсуток. Когда подходил к Нижнему Новгороду, показалось — в Новгород Великий пришел: из кремля тревожно гудит колокол, народу бежит наверх, в гору видимо–невидимо. Над толпой церковные хоругвии, но несут их не благолепно, колыхают рывками из стороны в сторону, кажется, сейчас уронят.

«Чему бы такому тут быть? — ломал голову Фома. — Только на крестный ход не похоже, хоть в середине, в самой давке, попы затесались, но и их толкают без разбору. Попы в этой свалке локтями работают не хуже мирян и орут так же».

Гул стоит над градом. Вопленно голосят бабы. Нижегородцы кое–кто в кольчугах, эти смело горланят про князя Бориса, татарских послов, царский ярлык, иные начинают поминать их матерно.

Фома, конечно, знал о споре братьев Костянтиновичей за Нижегородское княжество; понятно было и то, что Сергий мирить их идет, теперь стало ясно: Бориса он не уломал, а что потом стряслось — догадайся! Людей лучше не спрашивай, орут неистово.

Еле пробился Фома в кремль, к собору. Там на паперти попы, дьяконы, причт, кругом густой толпой миряне. Впереди, в полном облачении, с золотой митрой на голове — епископ, сам красен от натуги, вопит, архиерейским посохом, как простым батогом, по ступеням колотит, а выше, спиной к закрытым вратам собора, игумен Сергий стоит столпом, весь в черном, неподвижный, твердый.

Епископ покричал, покричал, задохнулся: был он тучен и потому рыхл.

Сергий поднял руку, так стоял, ждал, когда стихнет шум, потом сказал, медленно роняя слова:

— Князь Борис Костянтиныч сел в Нижнем не по праву. Епископ княжье беззаконие покрыл, — показал на новые стены кремля, — драться вздумали, валы насыпали, Орду на помощь позвали…

Стоило Сергию Орду помянуть, по толпе пошел шумок. Игумен выждал и в мертвой тишине бросил сверху:

— Отныне на епископстве Нижегородском и Городецком тебе не быть! В Москву иди! Таково митрополичье слово.

Епископ уронил посох, замотал головой, митра, сверкнув самоцветами, сползла ему на брови.

Сквозь толпу продрался купец, залез на паперть, сорвал шапку, закричал:

— Говоришь, владыка–митрополит епископа у нас забрал? Ладно!.. То дело владычное!.. А нас за что караешь? У меня сын помер, на столе лежит, а ты церкви позакрывал, попам требы справлять запретил.

Купец распахнул шубу, рванул ворот, разодрал рубаху.

— Ты крест с меня сыми, все одно мы теперь басурманы!

— Басурманы и есть! — Сергий не кричал, но говорил так, что повсюду в толпе его услыхали. — Вон князь, вон татары, и вы с ними заодно. Великий князь Дмитрий Иваныч запретил, а Борис царским ярлыком прикрылся: в Нижнем Новгороде сел. А вы где были? Сыпь сыпали по Борисову указу — вон валы–то. Доколе Борис — здесь в церквах службам не быть!

— Так! Стало быть, князь, да Орда, да мы, нижегородцы, — все черти одной шерсти! Ладно! Ужо! — Купец повернулся к народу, расхристанный, взлохмаченный, гаркнул: — Эй, робята, мало Борис на земляных работах народ морил, теперь с татарами нас спутал. Пойдем, мужики, потолкуем с Борисом Костянтинычем! — Махнул рукой призывно и побежал вниз с паперти, споткнулся об архиерейский посох, нагнулся, схватил и, размахивая им, побежал дальше ко княжескому терему. Толпа с ревом повалила за ним.

Кругом княжой усадьбы тын. Волна людей ударилась о преграду, остановилась, взревела еще злее. Откуда–то появились бревна, их потащили к тыну, десятки рук ухватились за бревна.

— Давай! Давай! Разом!

Раскачав бревно , били им с маху в тын .

— Еще! Еще разок!

Проломы пробили скоро. Народ полез во двор. Там цепью стояли воины, щит к щиту, выставив вперед щетину копий.

Люди поостыли: на копья грудью не попрешь.

Огляделись.

На дворе позади воинов на коне князь Борис. Глаза прищурены, зубы сжаты, сам бледный, только на скулах красные пятна. Выше на крыльце пестрота ордынских халатов: в руках у татар луки с вложенными стрелами. Орут ордынцы не хуже наших.

Неподалеку от Фомы все тот же купец продрался сквозь толпу, выскочил вперед, посохом ударил по концам копий. Сверху что–то гортанно крикнул посол. Свистнуло несколько татарских стрел. Купец упал навзничь.

Народ отхлынул.

— А! Так вы стрелами!

Снаружи затрещали плетни. Над головами замелькали колья: люди вооружались чем попало.

Но до драки не дошло: сквозь толпу на князя шел Сергий.

Татары снова натянули луки. Борис завертел шеей, точно его что душило. Игумен бесстрашно шагнул на пустое пространство, пошел по истоптанному снегу прямо на копья.

Копья опустились.