Игнатьев не уставал повторять, что полумеры пагубны, они лишь ухудшат положение славян.

— Пока Сербия не объявила войны, Турция её боялась. Мы могли склонить Порту к существенным уступкам сербам и болгарам, а теперь, вступив в борьбу и колошматя сербов почём зря, турки настолько осмелели, что готовы идти против нас, — сказал Николай Павлович полковнику Зелёному, с которым обсуждал сложившуюся ситуацию. — При существующих обстоятельствах, нельзя даже ручаться, что стамбульские коноводы не постараются умышленно довести дело до крутой развязки, подвергнув нас прямому, для всех видимому, вызову или оскорблению, которое нельзя будет оставить безнаказанным. Тогда мы должны будем отстаивать нашу затронутую честь.

— Ну, мы не девица, которую… кхе, кхе, пощупали чуть ниже живота, — откликнулся военный атташе. — Мы можем и манкировать обидой.

— Можем, но не вправе, — ответил Игнатьев. — Мы не должны допустить, чтобы Турция первой нанесла нам удар. Видя, что Сербия не представляет для неё опасности, она сосредоточит все свои силы исключительно против нас, а силы у неё, вы сами знаете, такие, что пренебрегать ими никак не следует. Поэтому я повторяю: самое ужасное, если Турция сама выберет минуту для столкновения с нами.

Проведя два дня в раздумьях, он отправил канцлеру записку, которая заключала в себе полную программу действий, способных вывести Россию из того фальшивого положения, в которое она была поставлена с осени прошлого года ухищрениями графа Андраши. Горчаков нашёл её слишком «широкой» и посоветовал забыть.

Когда сэр Генри Эллиот, обвинённый собственным парламентом в излишнем туркофильстве, был на время заменён английским министром Индии и колоний Робертом Артуром маркизом Солсбери, Николай Павлович склонил его на свою сторону.

— У меня такое чувство, что в будущем мы станем хорошими друзьями, — с радостным блеском в глазах признался англичанин, побеседовав с русским послом.

Игнатьев убеждал маркиза Солсбери заступиться вместе с ним за поруганное христианство. Благочестивый маркиз долго не верил сообщённым ему фактам. Тогда между ними состоялось соглашение: Солсбери дал честное слово, что он будет поддерживать русского посла на предстоящей конференции, если генерал Игнатьев докажет ему, что болгарских девушек и детей, действительно, продают в Константинополе.

— Если это так, я ваш союзник, — приложил руку к сердцу маркиз.

Было условлено, что доверенное лицо от английского посольства отправится покупать рабов при участии агента с русской стороны. Николай Павлович поручил это рискованное дело полковнику русской службы Шамилю. Как урождённый горец и магометанин он мог проникнуть в недосягаемые дебри стамбульских трущоб.

Когда Игнатьев предложил Шамилю взяться за это дело, тот, вроде как, заколебался.

— Ваше высокопревосходительство, — сказал полковник, хмуря брови, — работорговцы люди крайне осторожные. Я не уверен, что справлюсь с заданием. Оно не столько трудное, сколько опасное.

— Неужели вы, черкес, боитесь смерти? — сделал удивлённое лицо Николай Павлович. — Вот уж никогда не думал!

Самолюбивый горец сразу согласился и прекрасно справился с заданием.

На другой день Роберт Артур маркиз Солсбери получил купленного христианского ребёнка и негодующе воскликнул:

— О, дьяволы! — имея в виду турок.

Игнатьев и Солсбери стали друзьями.

В немалой степени этому способствовал французский романист Виктор Гюго, который развернул пропагандистскую кампанию по критике султанского правительства в пользу несчастных болгар. Его поддержали английский писатель Оскар Уайльд, француз Анатоль Франс и учёный Чарльз Дарвин. Двадцать шестого июня зверства в Болгарии были обсуждены в парламенте Англии. Оппозиционная либеральная партия потребовала полного расследования, и консервативное правительство, возглавляемое премьер-министром Бенджамином Дизраэли, согласилось на это. Была создана комиссия по расследованию злодеяний в Болгарии, в которую вошли: второй секретарь русского посольства князь Церетелев, второй секретарь английского посольства Уолтер Баринг и товарищ американского консула в Стамбуле Юджина Скайлера корреспондент газеты «New York Herald» Януарий Мак Гахан. Комиссия выехала двадцать третьего июля, и в течение трёх недель тщательно документировала злодеяния турок в Болгарии. Но большинство политиков Европы, сочувствуя турецкому султану, сходилось во мнении, что инсургентов нужно покарать. Самым безжалостным образом!

Второго и третьего октября у государя в Ливадии было совещание, на котором присутствовали канцлер Горчаков, военный министр Милютин и Игнатьев. Они собрались для принятия программы действий.

Первоначально князь Горчаков предложил ограничиться продолжением дипломатической переписки с иностранными кабинетами посредством циркуляра, адресованного русским послам при великих державах, с принятием одновременно некоторых военных мер на наших западных границах. Два проекта циркуляра были составлены бароном Жомини, но канцлер пришёл к убеждению, что они не удовлетворяли требованиям минуты.

Третьего октября была прочитана записка, составленная бароном Жомини под руководством Горчакова.

— Нам предстоит выбор между двумя путями, — стал зачитывать свою программу канцлер, высокомерно вскинув голову. — Первый, по которому мы шли доселе в Турции и нами предпочитаемый: действительное улучшение положения христиан на Балканском полуострове без изменения политического строя Порты. Этот исход позволяет избегнуть восточного и европейского кризисов без непосредственной войны.

«Ага! попробуй, когда мы уже одной ногой в ней», — усмехнулся про себя Николай Павлович, критикуя заявление светлейшего. — При твёрдом и единодушном настоянии, и при достаточной решимости, — продолжал канцлер.

Игнатьев поджал губы. О каком «единодушном настоянии» и «достаточной решимости» говорит канцлер? Слова, слова, слова! Ничего определённого.

— Второй путь, предпочитаемый, как кажется, венским кабинетом, ведёт к распадению турецкой империи, с осуществлением рейхштадтских предпосылок, — Горчаков поправил очки и продолжил чтение: — Дурная сторона этих двух способов разрешения восточного вопроса заключается в их противоречии одного другому. Один поставляет целью продолжение существования Турции на единственно возможных условиях, а второй имеет в виду немедленное разрушение существующего. Я думаю, прежде всего, нам следует дождаться венского ответа.

«Опять Вена, будь она неладна! — выругался про себя Николай Павлович, не в силах справиться со своим чувством: — Ничего мы без неё не можем!»

— Всё, что мы можем сделать лучшего, — продолжал плести кружева министр иностранных дел России, — это идти с графом Андраши по выбранному им пути и пытаться ответить себе на вопрос: согласится ли лондонский кабинет употребить силу против турок, если Порта не примет предложенной ей программы умиротворения?

— Да ни за что! — сказал Игнатьев, твёрдо убеждённый в том, что канцлер попросту «темнит». — Противодействие Англии туркам представляется мне маловероятным, разве что министерство изменится.