Вот и взялась я за пяльцы: обед уж приготовила, в тереме чистота, а без дела не сидится мне — надо чем-то руки занять, если уж язык нечем. Нянюшку я люблю, но с ней не посмеешься, не пошутишь, как с Аленой, сестрой моей, тайны девичьи не обсудишь. А как Алена интересно мне книги ученые пересказывала! Я-то хоть читать умею и языкам обучена, ибо сызмальства слышала речь разную от иноземцев, с которыми батюшка торг вел, но поди пойми, что там написано! А Алена разбиралась, словами простыми мне все рассказывала.

Очень я по ней нынче скучала.

Два года миновало с той поры, как она замуж за царя подземного вышла, за Кащея Чудиновича. Жили они в любви да согласии, и уж сыновья у них подрастали. Мы Алену навещали часто, а все равно печально расставаться было. Но что поделать, как ни крути, мужняя жена уже другой семье принадлежит, и заботы у нее другие.

— Какие там заботы, — смеялась она, — с близнятами няньки-мамки помогают, знай по правую руку от мужа сиди и царственно на всех поглядывай. Да за травами теперь с дружиной езжу, а не одна хожу, а так не запрещает Кащей мне травы ведать и лечить, почетно у них это, что царица сама на болящих руки возлагает. Разве что, — шепотом добавляла, — разрешает только детишек малых да баб смотреть, да я не спорю.

Я все равно вздыхала грустно. Кащей, видя печаль такую, приглашал нас в царство подземное к нему переселиться. Но отказался отец.

— Благодарствую, зять дорогой, — сказал он за обедом как-то, чашу вина выпив и усы с бородой отерев, — но я в селе своем родился, в нем и помереть хочу. Чтобы положили меня рядом с Аннушкой моей, женой любимой, — могилка ее тут уж девятнадцать лет, и я никуда не уйду. А ежели Марья захочет с Аленой жить, — посмотрел он на меня, — так неволить я ее не буду.

— Останься, Машенька! — Алена меня за плечи обняла и подбородок на плечо положила.

Ох и похорошела же она замужем: пополнела, величавой стала, волосы рыжие золотыми волнами на спину ложатся, обручем с каменьями на лбу прижатые. Только улыбка такой же озорной осталась да глаза веселыми.

— Нет, сестрица, — покачала головой я, — у тебя своя судьба, а у меня своя. Останусь я с батюшкой, пока не найду друга сердечного, такого, чтобы мы с ним друг друга так же, как вы с мужем любили.

Переглянулись Кащей и Алена: зарумянилась сестра, усмехнулась лукаво.

— Тогда этого и буду тебе желать, Марьюшка, — сказала она. — Вижу, что за меня ты счастлива, а мне не будет больше счастья чем тебя счастливой видеть.

А какое уж тут счастье, если надоели мне женихи эти хуже горькой редьки? Раньше по два-три за день к воротам нашим подъезжали, а теперь, как прознали, что сестра моя царицей подземной стала, и десяток мог пройти. Пусть двадцать один год мне, уж перестарком слыть должна, но не останавливало это женихов. Я хоть и медленно соображаю, но и то дотумкала, что красивая жена — то хорошо, а ежели ты женой такой с царем породнишься, так это стократ лучше.

И каждого выслушай, каждому ответь ласково, чтобы не с обидой уехал, камень на сердце не увез.

— Хоть бы подольше с кем поговорила, узнала, что на душе, может и приглянулся бы кто, — ворчала нянюшка.

— Они-то со мной не говорить приезжают, — руками я разводила. — Им то, что у меня на душе, неинтересно. Хоть один бы про меня спросил. А то все про себя рассказывают, хвалятся. И одно и то же: «Слава о красоте твоей дошла и до моих земель, вижу, что не врут люди! Выходи за меня, Марья-Искусница, будешь мне дом украшать и детишек рожать!»

Так надоели эти женихи мне, что стала я им загадки загадывать трудные и службы давать шутливые, невыполнимые. Свяжи мне, мол, добрый молодец, рукавички из паутины, налей в кувшин света лунного, или из яиц вареных цыплят выведи, или принеси жемчужину из короны царя морского Тритона. И нам с нянюшкой и батюшкой веселее, и женихам не прямо отказываешь, обиды меньше, и невесту попроще едут искать. А если уж найдется тот, кто исполнит — к такому и присмотрюсь внимательнее.

Застучало вдруг за воротами, загудело.

— Неужто батюшка приехал, дождь нигде не переждал, товар попортить не испугался? — удивилась я, в окно выглядывая.

А внизу, у ворот, конь невиданный стоит, красоты невероятной: сам белый, как из тумана сотканный, и крылья у него огромные. Бьет копытом, хрипит, а на спине у него наездник сидит, насквозь промокший. Лицо ястребиное, волос светло-рыжий в косу до лопаток собран, одежда кожаная иноземная, а к поясу посох короткий прикреплен, и навершие у посоха того зеленью горит.

Сразу понятно — колдун али волшебник заморский. Колдуны ко мне тоже сватались, на чем только не прибывали: и на коврах самолетных, и на повозках самоходных, и на элефанте огромном ушастом. Один раз даже некромансер на коне костяном пакостном прибыл, так я, пока службу загадывала, зубом на зуб от страха не попадала.

— Кто там, Машенька? — сощурилась няня.

Поднял всадник голову, двор оглядывая, со мной взглядом встретился. Далеко, а холодом меня пробрало. Разглядела я: глаза у него страшные, разноцветные, один зеленый, кошачий, а другой черный, как у нежити какой.

Тут я струхнула и в горницу у окна спряталась. Это Алена у нас смелая да отважная — на мужа своего будущего с поленом пойти не побоялась, меня защищая, — а мне только мявкни рядом неожиданно, и я уже в обморок падаю. Даже тараканов тапкой с закрытыми глазами бью.

Слышу, девки сенные меж собой переговариваются и посмеиваются:

— Еще один жених к Марье нашей приехал.

— Сейчас-то она и ему от ворот поворот даст.

— А конь-то какой крылатый! И жених красивый-то!

— Где ж красивый-то? Страшный, волком глядит.

— Рыжий, да еще и мокрый, что кот Тишка наш дворовый.

Тут я не выдержала, хихикнула и из окна снова выглянула. Дождь по-прежнему льет, а гость на меня смотрит, и по глазам вижу — слышал он девок наших шуточки. Оглядел он из-за ворот их высокомерно, и замолчали они, шустро в терем прыснули с корзинами наперевес.

— Вижу, неласково гостей тут встречают, — проговорил он, на иностранный манер слова наши русские выговаривая. — Не накормили, не напоили, в дом не пригласили…

— Обидчив ты больно, гость дорогой, — улыбнулась я как можно приятственней. — Но нет дома хозяина, батюшки моего, Якова Силыча, и гостей мне одной, девке незамужней, принимать не след. Да и ты хорош — не поздоровался, не сказал, как величать тебя да по какому делу приехал, а уже пеняешь.

Помолчал он, меня разглядывая. Привыкла я к взглядам таким, когда на меня как на вазу кхитайскую нефритовую или на картину, искусно намалеванную, смотрят.

— Я, — говорит, — Мерлин из земли Гран-Притании.

Что-то вспомнила я смутно из сказок, Аленой вслух читанных.

— Это тот Мерлин, что короля гранпританского, Яр-Тура, воспитал?

— Нет, внук я его, — отмахнулся колдун досадливо. — Его и девы озерной.