Счастливая улыбка и радость жизни послышались в этих словах Матвею. Надо было обязательно поддержать разговор:

— Хорошо. Техникам работы будет меньше.

Прошло еще несколько минут, и «илы» оказались над желтым полем. По краям его стояли самолеты различных марок. По длинной стороне, от леса, лежало посадочное Т. Можно было идти на посадку…

Вскоре над аэродромом прошел дождь, из-за которого пара «илов» вернулась на запасной аэродром. Наконец дождь прошел, и в воздухе установилось затишье. Небо просветлело. Можно было лететь.

Осипов связался по телефону со штабом дивизии. Слышно было плохо.

Начальник штаба дивизии сердился на плохую связь, Осипова и погоду.

— Что тебе, Осипов, надо?

— Разрешение на перелет домой. Нам здесь вылет разрешают, если вы примете. Дождя метеорологи больше не дают!

Трубка молчала.

— Алло! Товарищ подполковник, вы меня слышите?

— Слышу, не тарахти… Сколько тебе лететь?

Осипов узнал голос комдива — полковника Камнева.

— Двадцать шесть минут.

— А через сколько вылетишь?

— Минут через пятнадцать.

— Давай вылетай. Скажи там, что я разрешил.

…Осипов вел свои самолеты над шоссе, что с востока упиралось в Москву. Шоссе было прямое, как летящая стрела. Нужно только не прозевать ориентир, чтобы от него, уже «держась» за железную дорогу, прийти к себе домой, на аэродром. Но чем дальше они продвигались на запад, тем ниже и ниже опускались облака, и, наконец, облака и земля соединились вместе. Туман спрятал от Осипова весь мир, оставив ему лишь маленький эллипс земли в уголке между крылом и мотором. Затем эллипс превратился в малюсенький пятачок, который то и дело задергивался белым волокном. Идти ближе к земле уже было нельзя. Осталось одно — повернуть назад.

— Цаплин, опять надо возвращаться. Ты держись за меня повнимательней. Мне на тебя смотреть нельзя, можно землю потерять.

— Понял, командир. Удержусь.

…Осипов после разворота снова нашел шоссе, и теперь оно указывало им путь на восток. Но полет в обратную сторону тоже не принес облегчения. Впереди белая стена, а ниже самолетов на десять метров бешеное мелькание пестрой мозаики со скоростью восемьдесят метров в секунду. Матвей смотрел больше на часы и их секундную стрелку; он боялся пропустить нужный ему ориентир, от которого можно будет развернуться на аэродром. Все время сверлила мысль: «Если пропущу ориентир — пропадем». Под левым крылом летело шоссе. Осипов ждал, когда появится мост через реку, и воспроизводил в памяти картину аэродрома. Матвей вспомнил, что аэродром позволял садиться только по длинной его стороне. Мелькающее шоссе мешало думать. Но все же картина предстоящей посадки прояснилась.

«После взлета разворачивались влево на сорок пять градусов, чтобы выйти на этот теперь спасительный или «чертов» мостик. Значит, пройдем аэродром, потом развернемся строго на восток, затем вправо на сто восемьдесят градусов и постараемся попасть на посадочное поле. Если не попадем, то придется уходить на шоссе и искать мост, а потом от него снова танцевать, как от печки…»

В положенное время выскочил из тумана мост, и Осипов развернулся на северо-восток И опять перед глазами компас, часы, а внизу — летящий навстречу маленький кусочек большой земли. Желто-зеленые пятна мелькали перед глазами, но на них Осипов не отвлекался. Главное было впереди. Надо выскочить на аэродром и не просмотреть его. Решен будет первый этап, тогда появится надежда и на второй. Теперь нужно было выждать три минуты и десять секунд. Осипов не слышал ни работы мотора, не обращал внимания на то, как управляет самолетом. Внимание было сосредоточено на курсе полета и времени. Секундная стрелка казалась ему очень ленивой. Она, не торопясь, прыгала с одной отметки на другую, и каждый ее круг был мучительно долгим. Казалось, что часы вот-вот остановятся. У Осипова появилось желание их подзавести, но он заставил себя этого не делать, так как хорошо помнил, что перед вылетом с аэродрома проверял их завод.

— Цаплин, до аэродрома тридцать секунд. Если увидишь, скажи.

— Понял!

Матвей впился глазами в землю. Вышли и последние секунды, но аэродрома не было. Надо было выдержать характер. Подождать еще секунд двадцать, а то и тридцать. Они уже не имели принципиального значения, потому что на возврат у него будет все равно точное время. Пошли для Осипова самые длинные секунды жизни. Он ждал: земля, курс, время и снова земля.

И через пятнадцать секунд все его существо обожгло радостью — внизу мелькнули постройки, потом в поле зрения попали два самолета, за ними желтоватая поляна.

Радостно крикнул:

— Цаплин, аэродром! Будем садиться!

— Хорошо, командир. Понял.

Место их спасения осталось позади, и теперь на него нужно было снова выйти, но уже по посадочной полосе.

Выждав нужное в его понимании время, Осипов плавно развернулся на восток Над лесом туман стал еще плотнее и полностью съел всякую видимость. Тридцать секунд полета, и опять разворот на обратный курс. Курс, который мог обеспечить жизнь.

— Цаплин, выпускаем шасси…

— Выпустил.

— Садиться будем вместе, парой.

— Понял, понял.

— Выпускаем закрылки наполовину.

— Выпустил.

Осипов смотрел на землю. Сейчас должен быть аэродром. Вот он. Но под «илами» были стоянки и на них самолеты. Полоса для посадки оказалась левее. Радиус разворота на сто восемьдесят градусов был учтен с ошибкой.

— Спокойно, Цаплин. Сейчас поправимся. Убираем закрылки. Шасси не трогать.

— Убрал. Шасси выпущено.

— Молодец. Не горячись. Теперь-то уж сядем.

— Давай, давай, командир!

— Разворот вправо, опять на курс девяносто градусов.

И опять курс, время. Длинных сорок пять секунд.

— Время вышло. Разворот на посадочный курс.

— Возьмем поправку, Цаплин, вправо на пять градусов. Должно сейчас получиться… Закрылки наполовину. Так и будем садиться.

— Понял, понял!

Голос Цаплина звенел и тревогой, и радостью, и уверенностью.

Время вышло. Лес кончился. Внизу желтое поле. Осипов отжал машину вниз — аэродром.

— Садимся.

Перед Осиповым взлетели две красные ракеты.

— Садись!

Сажая машину, Матвей в правом верхнем углу фонаря увидел уходящий на второй круг самолет. Уходил Цаплин.

«Куда? Зачем?…» Матвей был на земле. Туман не позволял видеть впереди себя далее двухсот метров. Надо было тормозить, быстрей остановить самолет.

— Ты почему не сел?