Любил Петрарка сильные образы! Его «скифские морды» прямо-таки звероподобны в их повадке кормиться травой с помощью зубов и когтей. Его утончённому вкусу, воспитанному на любовании красивыми лицами, претит мутный поток варварской человечины. Ему обидно за прекрасную Венецию, наводнённую мерзкими дикарями, которые своим видом когда-то давным-давно оскорбляли ещё и ссыльного Овидия Назона, автора «Науки любви». Петрарка даже мягко укоряет венецианских торгашей и покупателей за то, что их вкус не столь изыскан, как у него, поэта-гуманиста. Но, похоже, никакого урона не будет нанесено утончённым понятиям ранимого поэта, если мысленно перенести Петрарку на 500 лет назад, в IX век. Что по сути изменится в его оценках, в его откровенном лексиконе от такого перемещения? Всё та же вокруг лучезарная, радушная, сладостная Венеция, всё те же оскорбляющие её облик «скифские морды», всё те же жадные вездесущие купцы, любующиеся своим добром — цепкими зубами, крепкими руками-ногами…

Куда дальше?

У исследователей накопилось несколько версий на тему о подлинной цели прибытия солунских братьев в Венецию. Приведённая выше строка из «Жития Мефодия» — «трем летом ишедшем возвратиста ся из Моравы» — вроде бы подсказывает: у братьев было намерение возвратиться вполне, насовсем. При таком их настроении дело оставалось бы лишь за малым: рукоположить в священство моравских учеников. И тогда все условия их миссии будут соблюдены сполна.

По одной из версий, достаточно было им сесть в Венеции на судно, следующее до Константинополя, где и совершить в патриархии чин рукоположения моравских славян. Тогда не понадобится тратить время на поездку в Рим.

Надо сразу сказать, что такой, по внешности простой и прямой ход меньше всего соответствовал намерениям братьев. Хотя бы потому, что письмо папе Николаю с сообщением о их готовности привезти в Рим мощи священномученика Климента, обнаруженные в окрестностях Херсона, уже было, как мы предполагаем, осенью 867 года отправлено адресату. Крайней неучтивостью с их стороны было бы теперь, не дождавшись положительного ответа папы, отбыть на Босфор.

И дело было не только в мощах. С самого начала своей миссии братья знали: как ни безразличен был до сих пор Рим к судьбе обитающего где-то к северу от Дуная племени моравлян, в старых документах папского архива земля эта, вместе с Паннонией, продолжала числиться предметом духовных попечений апостолического престола. Это был собственно римский диоцез, а никак не область зальцбургской архиепископии, орудующей по отношению к славянам слишком самочинно.

Мефодий и Константин уже почти четыре года не имели достаточного и надёжного письменного сообщения с патриархом Фотием и василевсом Михаилом, поручившими им новую миссию. Поэтому они лишь отчасти знали, как в эти годы складывались отношения между царьградской патриархией и Западной церковью. Они могли только догадываться, по разным косвенным признакам, что отношения эти становились всё хуже и хуже.

Ещё когда они вернулись домой из Хазарии, Константинополь бурно обсуждал как самую свежую новость неожиданный поступок папы Николая I. В 862 году папа вдруг направил во все восточные патриархии окружное послание и в нём без обиняков потребовал признать духовное первенство и главенство Римской кафедры над остальными поместными церквями.

Уже и раньше неоднократно звучали как в письмах, так и в речах столь любимые папами слова Спасителя, обращенные к апостолу Петру: «Ты — Пётр, и на сем камени созижду Церковь свою…» Но почему в Риме так произвольно, так самовлюблённо толкуют эти слова? Почему хотят видеть в них прямое предначертание Господне о совершенно исключительной, первенствующей роли папской кафедры? Разве Сын Человеческий благословил апостолов идти с проповедью в один только Рим, а не во все концы земли?.. Уже в церквях Востока, не менее древних и славных, привыкли было к этим всегдашним римским самовозвеличениям. Пусть, мол, ласкают свой слух, как дети, ищущие особых поощрений… Но вдруг весь Христов мир дождался грубого окрика. Это походило на воинскую команду: немедленно признать главенство Римской кафедры! И не просто признать. Отныне послушно исполнять! Апостолик в этом же послании потребовал от иерусалимского, александрийского и антиохийского патриархов — ни много ни мало — отказать в патриаршем достоинстве константинопольцу Фотию. Отказать на том основании, что Фотий не избран, а самовольно назначен императором Михаилом III. Как будто позабыл Николай, что и сам-то он получил папскую тиару по личной воле немецкого короля Людовика II Благословенного.

В следующем году папа созвал в Риме собор, на котором распорядился предать Фотия анафеме.

Проще всего было бы свести возникшую распрю к личной неприязни между константинопольским и римским перво-иерархами. Ну, не поладили, не нашли общего языка два человека. Один, Фотий, очень уж книжник, слишком дотошен в богословских тонкостях. Другой, Николай, чересчур горяч и воинствен… Нет, в распрю — как увидели солунские братья, прибыв к моравлянам, — незамедлительно включались и мирские правители. Претензии папы касались не только сугубо церковных канонов. Тут уже запахло и территориальными спорами.

Ещё до своего вызывающего начальственным тоном окружного послания Николай I направил Фотию и Михаилу III письмо, в котором просил вернуть в юрисдикцию Римской церкви целый список земель, принадлежащих Византийской империи: Эпир, Македонию, Иллирию, Фессалию, Дакию, Мидию… Это уже было не что иное, как требование пересмотреть события великой исторической давности. По сути, предоставить в духовную собственность Римской церкви земли, завоёванные когда-то ещё легионами Юлия Цезаря, Марка Аврелия, Траяна! Как будто не пронеслись смерчем по тем старозаветным имперским пределам орды завоевателей. Как будто не перетасовывались с тех пор до неузнаваемости рубежи и межи пришлых царей, царьков, вождей, вождишек. Как будто уже который век не сдерживала Византия напор болгарских ханов, заявившихся на Балканы, как на званый кровавый пир. Целый свет изменился до неузнаваемости. А притязания апостолика таковы, будто имперский Рим и по сей день греется в лучах славы бессмертного кесаря Августа. Вернуть, отдать, переподчинить папе — и всё тут!

А новейшая болгарская тяжба, что началась с крещения князя Бориса по византийскому обряду? Как же огорчило, как возмутило это событие римскую курию! На слуху у Мефодия и Константина эта тяжба уже который год длилась почти без передыха. И в ней за спиною Николая I всё время неизменно стоял Людовик II, король Немецкий.

И всё-таки из Венеции братья предполагали теперь идти в Рим, отложив на время возвращение в Константинополь. И дело было не только в обещании привезти на родину Климента ковчег с его святыми мощами.

Рукоположения священников-славян для службы в моравских храмах тоже, по разумению начальников миссии, важно было добиться именно в Риме.

Солунские братья жили сознанием великого христианского единства. Верою «во единую Святую, Соборную и Апостольскую Церковь», преданность которой исповедовали в ежедневных своих молитвах. Ни наяву, ни в нелепом сне они не могли допустить, что возлюбленная Церковь однажды может понести страшный ущерб — потерю своего единства, своего соборного начала. Нет, не напрасно это нерушимое единство уже столько веков испытывалось на прочность — через противодействие духовным блужданиям, соблазнам, чумным поветриям ересей.