Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Шутить изволите. У меня нет на это времени.
— У вас найдется время, господин Блюменталь. И не пытайтесь рассказать мне, что ваш адвокат сидит в соседней комнате. Его там нет. Зато я вам кое-что расскажу, что вас, безусловно, заинтересует. Вы пока что не американец, вы только надеетесь через год им стать. Скверная репутация вам совершенно ни к чему, американцы по этой части очень щепетильны. Вот мы вместе с моим другом господином Зоммером — он, кстати, журналист — и решили вас предостеречь.
Похоже, Блюменталь принял для себя план действий.
— Это слишком любезно с вашей стороны! — заявил он язвительно. — Вы не возражаете, если я извещу полицию?
— Ничуть. Мы прямо тут наш материал ей и передадим.
— Материал! — Блюменталь презрительно скривился. — За шантаж в Америке можно схлопотать очень приличный срок, надеюсь, вам это известно. Так что лучше убирайтесь, пока не поздно!
Хирш невозмутимо уселся на один из позолоченных стульев.
— Вы думаете, Блюменталь, — сказал он уже совсем другим тоном, — что вы большой хитрец. Но вы ошибаетесь. С вашей стороны было бы куда умней отдать Боссе те деньги, которые вы ему должны. Вот тут, у меня в кармане, письмо, подписанное доброй сотней эмигрантов; это ходатайство в службу эмиграции с предложением отказать вам в американском гражданстве. Там же еще одно ходатайство, и тоже с просьбой отказать вам в праве на американское гражданство в связи с тем, что в Германии вы сотрудничали с гестапо, — за шестью подписями, с подробным изложением того, почему вам удалось вывезти из Германии куда больше денег, чем было положено, — и с указанием фамилии того нациста, который для вас эти деньги в Швейцарию переправил. Кроме того, есть еще вырезка из лионской газеты, где говорится о некоем еврее Блюментале, который на допросе в гестапо выдал местонахождение двух беженцев из Германии, после чего тех расстреляли. Не пытайтесь протестовать, господин Блюменталь. Вполне возможно, это были и не вы, — но я буду утверждать, что это были именно вы.
— Что?
— Я официально засвидетельствую, что это были вы. Здесь хорошо известно, чем я занимался во Франции. Мне поверят больше, чем вам.
Блюменталь вперился в Хирша немигающим взглядом.
— Вы намерены дать ложные показания?
— Они будут ложными только в самом поверхностном правовом смысле, Блюменталь, но не в ветхозаветном — око за око, зуб за зуб, помните? Вы практически уничтожили Боссе. За это мы уничтожим вас. И нам плевать, что правда, а что нет. Я же сказал вам: я кое-чему научился у нацистов, когда имел с ними дело.
— И вы еврей? — прошептал Блюменталь.
— Так же, как и вы, к сожалению.
— И преследуете еврея?
Хирш на секунду даже опешил.
— Да, — сказал он затем. — Я же сказал вам, что кое-чему научился у гестапо. И еще кое-чему из арсенала американских гангстеров. Ну и еще, если уж вам, Блюменталь, так хочется, кое-что добавила природная еврейская смекалка.
— Полиция в Америке…
— И от полиции в Америке я тоже кое-чему научился, — перебил его Хирш. — И многому! Но она мне даже не понадобится. Чтобы вас прикончить, достаточно тех бумаг, что у меня в кармане. Я даже не буду стараться упрятать вас в тюрьму. Достаточно спровадить вас в лагерь для интернированных лиц, подозреваемых в нацизме.
Блюменталь протестующе поднял руку.
— Для этого нужен кое-кто посильнее вас, господин Хирш! И серьезные доказательства, а не ваши сфабрикованные писульки.
— Вы так думаете? — Хирш рассмеялся. — В военное-то время? Ради какого-то сомнительного эмигранта, уроженца Германии? Да и что с вами такого страшного случится в лагере для интернированных? Это очень гуманное учреждение временной изоляции от общества. И чтобы попасть туда, вовсе не обязательно быть отпетым злодеем.
Но даже если вы открутитесь от лагеря, как насчет вашего гражданства? Тут достаточно малейшего сомнения и просто сплетен…
Рука Блюменталя впилась в собачий ошейник.
— А что будет с вами? — тихо проговорил он. — Что будет с вами, если все это выплывет? Об этом вы подумали? Шантаж, ложные показания…
— Я прекрасно знаю, сколько за это полагается, — ответил Хирш. — Только мне, Блюменталь, это совершенно все равно. Мне на это плевать! Плевать я хотел на все это! На все, что вам, жалкому воришке-филателисту с видами на американское будущее, представляется таким важным. Мне это все безразлично, только вам, мокрица вы буржуазная, в жизни этого не понять! Мне это еще во Франции было безразлично! Неужели вы думаете, я бы иначе стал всем этим заниматься? Я не какой-нибудь там слюнявый гуманист! И мне не важно, что со мной потом будет! Так что если вы, Блюменталь, вздумаете что-нибудь против меня предпринять, я в суд не побегу. Я сам вас прикончу! Мне не впервой. Или вы до сих пор не усвоили, как мало в наши дни стоит жизнь человека? — Хирш сделал пренебрежительный жест. — Сами подумайте, о чем мы в сущности спорим? Для вас это даже не вопрос жизни. От вас всего лишь требуется заплатить часть тех денег, которые вы Боссе должны, больше ничего.
У Блюменталя опять сделалось такое лицо, будто он что-то жует.
— У меня нет дома таких денег, — выдавил он наконец.
— Можете дать мне чек.
Внезапно Блюменталь отпустил овчарку.
— Место, Харро!
Он открыл дверь. Собака исчезла. Блюменталь снова закрыл дверь.
— Наконец-то, — бросил Хирш.
— Чек я вам не дам, — сказал Блюменталь. Вид у него вдруг сделался страшно усталый. — Надеюсь, вы меня понимаете?
Я не верил своим глазам. Вот уж не думал, что он так быстро сломается. Видимо, Хирш был прав: вечный, даже без видимой причины, эмигрантский страх вкупе с чувством вины лишил Блюменталя уверенности. А соображал он, похоже, быстро и так же быстро привык действовать, — если, конечно, не успел придумать еще какой-нибудь фортель.
— Тогда я приду завтра, — сказал Хирш.
— А бумаги?
— Я уничтожу их завтра же у вас на глазах.
— Вы получите деньги только в обмен на бумаги. Хирш мотнул головой.
— Чтобы вы узнали, кто готов против вас свидетельствовать? Исключено.
— В таком случае кто мне докажет, что эти бумаги подлинные?
— Я, — невозмутимо ответил Хирш. — И вам придется поверить мне на слово. Мы не шантажисты. Просто немножко помогаем справедливости. Вы и сами это знаете.
Блюменталь опять что-то беззвучно прожевал.
— Хорошо, — сказал он наконец.
Хирш поднялся со своего золоченого стула.
— Завтра в это же время.
Блюменталь кивнул. На лице у него вдруг выступили капли пота.
— У меня болен сын, — прошептал он. — Единственный сын! А вы, вы приходите, в такую минуту — постыдились бы! — Он вдруг сорвался почти на крик. — Человек в отчаянье, а вы!..