Этот теоретический аргумент верифицируется историей. Собственность возникла только в результате ожесточенной борьбы против господствующей власти. Если мы хотим понять, как устроен цифровой грабеж, жертвами которого мы сегодня стали, достаточно почитать работы Жоржа Дюби об экономике Средневековья[210]. В начале предшествующего тысячелетия крепостные крестьяне, привязанные к земле, отдавали феодалу основную часть плодов своего труда в обмен на «бесплатные услуги», более или менее реальные: защиту во время войны или пользование деревенской инфраструктурой, принадлежащей феодалу (печью, мельницей, давильным прессом…). Понадобилось очень много времени, чтобы крестьяне постепенно получили право передавать имущество по наследству, свободно торговать плодами своего труда и, наконец, отчуждать их при наличии документов о праве собственности, которое может переуступаться. Великая французская революция положила конец феодальной ленной системе и расширила право на владение землей: крепостной стал свободным человеком. При каждой технической инновации вспыхивают похожие дебаты. Через несколько веков после изобретения книгопечатания Бомарше возглавил борьбу писателей за признание авторских прав. Во время промышленной революции изобретатели добились создания настоящего патентного режима. Человек всегда должен бороться за право свободно распоряжаться своей собственностью и плодами своего творчества, будь они материальными или интеллектуальными.

Сегодня мы стали цифровыми крепостными, передав право на сбор всех наших данных в обмен на бесплатные услуги (ценность которых не всегда однозначна), предоставляемые нашими новыми феодалами. Мы постим по миллиарду фотографий в фейсбук ежедневно. Именно так, по миллиарду. После обработки алгоритмами, в которые интегрировано распознавание лиц, этот кладезь данных приносит Facebook ежеквартальную прибыль порядка нескольких миллиардов долларов. Какой процент от нее попадает к исходному производителю? Никакой. Ну разве что чаевые в виде сети друзей… Мы не только не можем вести переговоры с нашим феодалом по поводу данных, нам запрещено даже продавать их на рынке: в мае 2018 года Оли Фрост, предприимчивый британский миллениал, выставивший на eBay свои посты в фейсбуке за десять лет, был вынужден снять свое предложение как нарушающее условия пользования социальной сетью. Однако ход рассуждений Оли Фроста казался в высшей степени убедительным: «Так как все зарабатывают деньги на моих персональных данных, почему бы мне не зарабатывать их самому?» Ставки на аукционе дошли до 400 долларов, но феодал явно не мог смириться с подобным нарушением его прерогатив. Оно и понятно: по данным Европейской комиссии, стоимость персональных данных в 2020 году приблизилась к триллиону евро, то есть к 8 % ВВП Европейского союза. Кто же захочет делиться этой манной небесной со сбродом, который ее производит?

Удивительно, как пассивно мы принимаем этот цифровой феодализм… Вероятно, крепостные XII века даже не мечтали о том, чтобы оспаривать права сеньора, возлежащего под своим балдахином, – фигуры столь же священной, что и сегодняшний предприниматель из технологического сектора на сцене TED Talk. Но поскольку все ускоряется, революция тоже может произойти быстрее. Право собственности на персональные данные, пока не существующее нигде в мире, положило бы конец этому грабежу. Оно включало бы производителя данных в цепочку производства стоимости в цифровой экономике, позволяя ему монетизировать (или не монетизировать) свои данные согласно условиям договора, которые он выберет и которые посредники от его имени будут обсуждать с платформами. Вопрос о вознаграждении кажется мне второстепенным. Важнее другое: по закону вернув себе собственность на свои данные, человек с новой силой почувствует, что он существует, – как крестьянин, испытывающий удовольствие от того, что возделывает «свою» землю. Он вправе не выращивать на ней ничего, кроме ежевики, чертополоха и терновника, или, в случае данных, вправе отказаться от их предоставления, не отдавая их в обработку ИИ. Каждый сможет выбирать, что он скрывает и на какое время, что отдает без дубликатов и кому, что продает и по какой цене. Создав такое пространство индивидуального суверенитета, мы снова станем самими собой.

Пространство, в котором может установиться свобода воли, – конечная цель этой книги. Сегодня экран нашего компьютера или смартфона напоминает дом без двери, превратившийся в проходной двор: как создавать какое-либо частное пространство, как принимать какое-нибудь осмысленное решение в этой постоянной толчее, где на нас все смотрят? Современная идеология шеринга, сколь бы привлекательной она ни была, маскирует массовый грабеж в интересах агрегаторов данных. Регулирование – такое, какое предусматривает «Регламент по защите данных», – установило в этом доме дверь, но не замок: оно лищь заставляет нас все чаще кликать по «Я согласен». Отныне все эти чужие люди спрашивают у нас: «Я зайду на минутку, если вы не против?» – при этом уже переступив порог. Им трудно отказать. Право собственности на данные наконец-то установит на дверь замки, перевернув властные отношения и создав зону покоя, необходимую для развития независимой личности. Хозяин заранее составит список гостей, поставив договорные условия, на которых он готов сообщать свои данные. Гоббс в «Левиафане» спрашивал: кто, ложась спать, не станет закрывать дверь на ключ? «Однако никто из нас не обвиняет человеческую природу саму по себе. Желание и другие человеческие страсти сами по себе не являются грехом»[211]. Никто не будет обижаться на платформы за то, что они собирают данные, которые мы им дарим от чистого сердца. Но пришло время действовать прагматично и поставить замок, если мы хотим сохраниться как индивиды в эпоху ИИ.

В частности, можно представить, что данные каждого собраны в личном цифровом кошельке. Мы заранее установим в смарт-контракте наши собственные условия пользования, плод личной делиберации. Как, с кем и в обмен на что мы готовы делиться нашими личными данными и какими именно? Различные сайты, приложения и платформы, связавшись с нами, тут же будут проинформированы о наших условиях. Это они должны будут их принимать, а не наоборот. Например, я могу решить бесплатно предоставить данные о своем здоровье для исследовательских целей, но придержать все данные о геолокации, пусть даже мне придется оплачивать сервисы вроде Waze, которые их сегодня используют. Что касается данных о моих электронных покупках, я соглашусь передавать их без особых проблем, чтобы получать рекомендации, заточенные под меня (и по ходу дела иметь за это денежную компенсацию). Что-то вроде блокчейна могло бы обеспечить возможность отслеживания моих данных, чтобы сохранять «память» об исходных условиях моего договора: подобная процедура уже используется в музыкальной индустрии для охраны прав интеллектуальной собственности на музыкальные композиции[212]. Бесконечные финансовые потоки порядка микросантима будут непрерывно создавать дебет и кредит в нашем цифровом кошельке, и при этом обязательно появятся посредники для переговоров о стоимости данных, по образцу обществ по охране авторских прав. На смену цифровому феодализму придет целая экономика бесконечно малого рынка, которая сама будет управляться ИИ.

Финансовый аспект, подразумеваемый правом собственности, ставит закономерные вопросы. С одной стороны, почему мы должны