— Ради бога, — сказал Монгол и отошел, а напуганный Карабас отбежал даже не на десять шагов, а на двадцать по крайней мере.

Женщина перелезла на переднее сиденье, включила зажигание и, управляясь одной рукой, вывела машину со двора, после чего выжала педаль газа до отказа.

Борис вытер неожиданно выступивший на висках пот и покачал головой: он ничего не понимал в той игре, в которую ввязался. Впрочем, кажется, теперь он был такой не один: оставшиеся во дворе трое мужчин имели весьма удивленные и озадаченные лица.

И только женщина за рулем «уазика» крепко знала свое дело, гоня машину с собой и Борисом Романовым в одном ей известном направлении.

Лицо генерала Стрыгина напоминало Дарчиеву модель из школьного кабинета анатомии, ту модель, где показаны все лицевые мышцы, где все функционально, жутко и совершенно нечеловечески. А еще у Стрыгина были глаза, и сейчас эти глаза неласково смотрели на Дарчиева.

— Я всегда удивлялся, — медленно произнес генерал, — что такие, как ты, доживают до совершеннолетия. И живут дальше. Мне кажется, вас должны убивать в детстве, как только выясняется это ваше отклонение от нормы... Причем убивать должны ваши же собственные родители.

Дарчиев видел генерала раз десять, но лишь дважды видел его так близко и разговаривал с ним. Сейчас был третий раз, четыре года спустя после первого, и Дарчиев увидел абсолютно то же самое, ни на день не состарившееся лицо, с теми же самыми холодными кристаллами зрачков, тот же самый лоб, за напряженными морщинами которого шла безостановочная дьявольская работа... Дарчиев предпочел бы никогда не видеть этого человека, который из своего глубокого подземелья старался влиять на многое и на многих. Однако у Дарчиева было дело.

— И все это тем более отвратительно, — продолжал говорить Стрыгин, — что тебе уже не двадцать и не тридцать. Любая страсть в преклонном возрасте омерзительна, но твоя — в особенности...

У Дарчиева на языке вертелось: «А страсть к власти — тоже? Ну тогда посмотрись в зеркало...» Однако инстинкт самосохранения посоветовал Дарчиеву оставить иронию при себе, чем глубже, тем лучше.

— А мне омерзительно чувствовать себя твоим покровителем... Хотя все имеет границы, и ты должен понимать, что после побега Романова я не могу оставить тебя руководить отделом. Ты хреновый руководитель, и это уже ни у кого не вызывает сомнений. Но тебе подберут должность, достойную и по деньгам, и по положению. Так что твое самолюбие не пострадает. Но ради бога! — Генерал вдруг повысил голос, и Дарчиев, вздрогнув, поднял глаза. — Ради бога, оставь моего сына в покое! Ты слышишь?

Дарчиеву понадобилось некоторое время, чтобы сориентироваться — настолько сказанное генералом было из другой жизни.

— Стоп, — сказал Дарчиев. — При чем здесь это? Что значит — оставь в покое? Я, кажется, свое обещание выполняю...

— Тебя видели! — тоном обвинителя на судебном процессе инквизиции произнес Стрыгин. — Тебя видели две недели назад в этом гребаном театре, ты подстерег там моего сына, ты хочешь, чтобы он снова слетел с катушек, чтобы он снова потерял голову! Ты не знаешь, сколько мне стоило сил и денег, чтобы вырвать из него эту заразу, чтобы вылечить его, чтобы сделать его нормальным человеком, нормальным мужиком!

— Проще и дешевле было бы его сразу убить, — не сдержался Дарчиев. — И это была совершенно случайная встреча. Держите его взаперти тогда уж... Хотя мы говорим не о том, о чем следовало бы...

— Что это значит? — насупился генерал.

— Я пришел говорить не про свою должность и не про вашего сына...

— О чем же ты еще можешь говорить?

— О Романове.

— О Романове поздно говорить, потому что ты проворонил...

— Романов связался со мной вчера.

Стрыгин хотел что-то сказать, раскрыл рот, но потом медленно сомкнул губы и просто покачал головой.

— Он прислал мне письмо, — продолжил Дарчиев. — И он хочет заключить сделку.

— Какую еще сделку?

— Ему нужна его жена. В обмен он возвратит часть денег и даст письменные гарантии того, что никогда и нигде не будет разглашать секретную информацию касательно работы в «Рославе».

— А что уж он там такого секретного может знать? — скептически начал генерал, но затем лицо его помрачнело. — Ах да... «Охота на крыс» и все такое прочее... Ну-ну. И сколько денег он готов вернуть?

— Триста тысяч он вернет, а остаток ему понадобится для обустройства за границей. Там то ли пятьдесят, то ли семьдесят тысяч останется...

— Триста тысяч и молчание в обмен на бабу... Нормально. Я должен обсудить это с начальником Службы безопасности. Посиди, сейчас я его вызову.

— Есть еще два условия, — сказал Дарчиев, когда генерал снял трубку внутренней связи. — Романов лично придет на встречу при условии, что там буду присутствовать я, а от Службы безопасности — Сучугов.

— Это заместитель начальника? Толковый парень, толковый, — одобрительно закивал головой генерал. Особенно толково Сучугов проявил себя в деле Васи Задорожного, однако и об этом Дарчиев не стал упоминать вслух, следуя инстинкту самосохранения.

— Так сам Романов захотел? Странно... С чего это он вдруг воспылал доверием к Сучугову?

— Кажется, они как-то беседовали. Сучугов показался Романову порядочным человеком.

— Ну пожалуйста, пожалуйста...

— Встреча должна произойти на открытом людном месте.

— Это уже третье условие, — проявил математическую хватку генерал. — Впрочем... Это пусть Служба безопасности занимается деталями.

Начальник Службы безопасности выслушал Дарчиева и согласился на все детали. Уже наедине со Стрыгиным начальник СБ позволил себе довольно ухмыльнуться.

— Жену привести... Да хоть Аллу Пугачеву, лишь бы сам Романов показался хотя бы на минуту. Больше нам и не надо. Сучугов обеспечит...

Полчаса спустя Сучугов выслушал начальника СБ.

— Хорошо, — сказал он. — Людное место — не помеха. У нас другая проблема.

— Какая? — нахмурился начальник, только что заверивший Стрыгина, что операция пройдет как по маслу.

— У Романова больше нет жены, — сказал Сучугов и кивком головы подтвердил то, о чем подумал начальник Службы безопасности.

Это было за двадцать часов до назначенной встречи с Борисом Романовым.

И вот тогда он решил: "А ну ее на хер! Раз и навсегда! «Ее» подразумевало и персонально Боярыню Морозову, и работу в команде вообще.

Несколько секунд он обалдело смотрел вслед отъезжающей машине, а потом подбежал к Монголу, который — поистине редкий момент — выглядел растерянным.

— Это, блин, что еще за... Это что еще с ней за загибоны?!