– Куда?

– Кто знает?

– Но если мы еще будем здесь…

– Ты не можешь знать, будут ли в тот день отправлять на стрельбище.

– Если отправят, я сбегу в Венецию и вернусь раньше их. Что может случиться?

– Что может случиться? Даже если ты вернешься раньше их, офицер может прийти во время твоего отсутствия.

– Офицеры, все до единого, всегда едут на стрельбище. Если кто-то и придет, тебе надо будет просто сказать, что меня нет. Расстреляют меня, а не тебя.

– Нет у тебя терпения, Алессандро. Ты слишком привык делать все, как тебе хочется.

– Гварилья, если бы Гитарист дезертировал, за ним бы до сих пор гонялись, но он был бы жив.

– Сейчас мы в безопасности. Зачем испытывать судьбу?

– Чтобы перед смертью провести день в Венеции.

* * *

После кучи «Эс», немалого числа «Тэ», нескольких «Эр» и множества «Би», «Си» и «Ди», пришла очередь двух «Эф», потом двух других «Джи», Гастальдино и Гарзатти, которые стояли в списке впереди Джулиани и Гварильи. По мере того как уходили апрельские дни, Алессандро тщательно сверял с календарем список личного состава в алфавитном порядке.

Две недели их кормили, главным образом, салатом и минестроне (без фасоли), в этот период они каждый день ходили из импровизированной казармы на плац, где раньше хранились мины. Боевая подготовка занимала шесть часов в день: час на заре, утром, в полдень, во второй половине дня, после обеда и перед сном. Порядок никогда не менялся. Сначала маршировали с винтовками. Потом, держа винтовку перед собой, пятнадцать минут бегали по периметру плаца. Быстроту и отсутствие недовольства гарантировала стратегия, придуманная лейтенантом, к которому понапрасну обращался Алессандро. Сержант выдавал хлебные палочки всем, кроме тех десяти, которые прибегали последними. Если у них вырабатывалась привычка проигрывать, скоро они становились такими тощими, что начинали побеждать. Солдатам вечно хотелось есть, хотя они получали говядину или курятину по воскресеньям и сыр на завтрак в те дни, когда ехали на стрельбище.

Там каждому солдату выдавали по двести патронов для винтовки и по сто для револьвера. Примерно столько же патронов многие из них использовали на передовой за полчаса, отражая атаку противника, но здесь им казалось, что это пустая трата боеприпасов, тем более что они уже настолько сжились с оружием (винтовками – револьверы выдавали только на стрельбище), что могли с пятидесяти метров попасть в сигарету. Мишени стояли на дюнах, и попадание в десятку скоро стало обычным делом. Патроны и револьверы приносили из ближайшего арсенала. Если выяснялось, что у винтовки есть дефект, ее калибровали заново или даже растачивали ствол. Если и это не помогало, отправляли обратно на завод. Речные гвардейцы стреляли медленно, тщательно целясь. После каждых двадцати четырех выстрелов приносили мишени, которые внимательно изучались офицерами. На стрельбище солдатам разрешалось брать только по бутылке воды, никакой еды они до возвращения на базу не получали. К концу месяца стало так припекать, что у всех обгорели лица и руки.

Дни проходили на стрельбище, на плацу или в казарме, где оранжевый свет напоминал цвет апельсинового мороженого, которое ели на Вилле Боргезе, и вот наконец выдался случай, когда Алессандро мог осуществить задуманное. Их назначили часовыми в ясный и ветреный апрельский день, а всех остальных речных гвардейцев повезли на стрельбище. Пока они рассаживались по вагонам маленького поезда, который должен был доставить их к дюнам, Алессандро смотрел в узкие окна под самым потолком и видел горные хребты и скользящие по небу облака, цвет последних варьировал от нежно-голубого до грязно-серого. Хотя, начав спуск к Адриатике, такие облака могли разразиться оглушительным громом и обрушить на землю множество молний, пока они находились еще очень высоко, а потому могли только плыть.

Алессандро пересек пустую казарму. Подошел к Гварилье, с винтовкой на плече стоявшему у двустворчатой двери в дальнем конце казармы. За ней был двор с железными воротами, по бокам которых росли высоченные буки. Деревья только-только покрылись листвой, но ветер сбросил часть листьев, словно глубокой осенью.

– Мы одни. – Слова Алессандро разнеслись по пустой казарме. Курчавый Гварилья, который позволил себе раскурить сигару, улыбнулся.

– Как ты доберешься до Венеции, Алессандро? – спросил он. – В городе полмиллиона военных полицейских, а у нас нет знаков отличия.

– Воспользуюсь опытом Орфео.

– Кто это?

– Это все его рук дело.

– База сборки мин?

– Нет.

– Война?

– Нет.

– Тогда что?

– Все.

– Он что – вроде Сатурна или Зевса?

– Он – источник хаоса и обретается в Риме.

Гварилья несколько раз затянулся сигарой.

– Хотел бы я с ним познакомиться.

– Может, когда-нибудь и познакомишься. Он бы вышел сухим из воды, и я тоже выйду.

Алессандро зашел в каморку лейтенанта, которая располагалась за низкой перегородкой. Взял батальонную курьерскую сумку, перебросил через плечо.

– И что? Батальонный курьер должен знать пароль и иметь знаки отличия, как все.

Алессандро отцепил один из золотых эполетов лейтенанта от парадного мундира, который висел на перегородке. Прикрепил к фуражке на месте кокарды, и золотые кисточки засверкали, точно электрическая лампочка.

– Ты рехнулся, – подытожил Гварилья.

* * *

В Венеции Алессандро проходил мимо настоящих посыльных с батальонными курьерскими сумками и плюмажем, но ни они, ни кто-либо еще не удостоил его и взглядом. Перейдя Большой канал, он принялся жадно впитывать в себя все, что не имело никакого отношения к армии. Его взгляд ухватывал каждую веточку каждого растения, каждый изгиб резьбы по камню или кованой решетки, разнообразие цветов, женщин в свободных или облегающих платьях, ресторанные кухни, где кипела работа, детей – некоторых из них он поднимал и целовал, потому что больше года не видел ни одного ребенка.

Он хорошо знал Венецию. Воспоминания возвращались к нему, пока он шел по улицам. Потом ему пришло в голову, что неплохо бы перекусить. И хотя инстинкт самосохранения подсказывал, что лучше всего обойтись пекарней, он решил зайти в «Эксельсиор».

В одиннадцать утра ресторан «Эксельсиор» пустовал. Только несколько английских офицеров зашли на ранний ланч. Алессандро направился к столику у большого окна, выходящего на канал. Хрусталь и серебряные столовые приборы на розовой скатерти приковали его внимание, когда он клал на стул кожаную курьерскую сумку и снимал фуражку.

– Вы были на фронте. – В словах официанта не слышалось вопросительных ноток.

– Два с половиной года.

– И хотите съесть все, что только существует в мире.