От моего шлема отскочила стрела, я выругался – пущенные с расстояния плевка стрелы бьют больно. Скандинавы предусмотрительно подняли с пола греческие копья и теперь разили ими врага в лицо и лодыжки. Грек, на длинный щит которого я напирал своим, завопил в ужасе – может, просил помощи, да и стоило: в брешь справа от него яростно, словно летящая с горы глыба, влетел Свейн. Сдержать его греки не смогли, и теперь силач был на две ступени выше нас. Брешь в стене щитов – как раз то, что нужно было Бьярни. Он вонзил меч в шею моего противника, тот уронил щит, и я впервые увидел его лицо полностью. Глаза грека свирепо смотрели на меня, словно его убийца – я. Тут Бьярни выдернул меч, и из зияющей, словно раскрытая пасть, раны хлынула кровь, брызжа мне на лицо и губы. Я поднял щит над собой и двинулся вперед, остальные последовали за мной, переступая через трупы. Каждый вдох обжигал грудь, густая слюна застревала во рту, так что когда я крикнул Флоки и Пенде, чтобы быстрее занимали образовавшуюся дыру, мой вопль был больше похож на звериный рык.

Неожиданно Свейн упал – должно быть, поскользнулся на пахнущем железом месиве. Греки радостно закричали и шатнулись вперед. Свейн теперь стоял на колене, защищаясь щитом.

– Вперед! Да вперед же, северные сукины дети! – прокричал Улаф, опуская меч на щит Аслакова противника.

Аслак выставил вперед щит и уперся ногой в стену, чтобы помочь Свейну устоять. Тот громогласно взревел и, покраснев от натуги, приподнялся с колен.

– Один! Один! – неслись чьи-то крики.

Сквозь шум боя я услышал глухие удары где-то далеко позади – наверное, греки ломали дверь, у которой мы оставили горстку датчан. Аслак выругался и оглянулся на торчащую у него из ноги стрелу, но ногу от стены не убрал, по-прежнему поддерживая Свейна. Тот с яростью, достойной самого свирепого шторма, силился встать. Я напрягся всем телом, а челюсти сжал так, что в голове застучало, и тут что-то ударилось мне в ноги. Я посмотрел вниз и увидел Асгота. Годи со своим кровожадным ножом в руке пробирался вперед, лавируя между ногами воинов, как змея между стеблями утесника. Его сжимали и толкали, грозя превратить в старый мешок с костями, но он не останавливался, и в следующее мгновение кто-то из греков завопил от боли. Потом другой – Асгот то ли полоснул ему по паху, то ли отхватил яйца. Греческая стена из щитов дрогнула, по ступеням потекла кровь.

Могучим усилием мы оттеснили греков еще дальше, как вдруг кто-то прокричал, что враги прорвались в дверь и теперь позади нас тоже идет бой. Я похолодел – где-то там Кинетрит.

Мы поднимались все выше. Я посмотрел вниз и увидел Асгота. Его желтые глаза блеснули на покрытом запекшейся кровью лице.

Наконец мы достигли верхней ступени. Те, кто стоял позади нас, навалились с боков и окончательно прорвали строй греков. Тех охватила паника. Один из них бросился на меня с копьем, но я уклонился, и наконечник лишь царапнул мой шлем. Щитом я отбил копье в сторону и вонзил меч в плечо противнику. Клинок застрял в кости, и пока я пытался его высвободить, грек сблевнул себе в черную бороду. Его товарищ занес надо мною меч, но я отразил удар умбоном. Противник снова сделал выпад, и я вновь принял удар на щит. Тем временем Флоки Черный подбежал к греку сзади и пронзил его насквозь мечом, на меня полетели железные кольца и брызги крови. Повернувшись, я увидел, что солдат, с которым я только что сражался, все еще стоит на ногах, а мой меч торчит у него из руки, как мясницкий нож из туши. Глаза его выпучились, точно два вареных яйца, изо рта текла слюна.

– Я прикрою, парень, – закричал Пенда, подобравшись ко мне чуть ли не ползком и попутно оглядывая творившуюся вокруг резню. – Меч тебе еще понадобится.

Я ухватился двумя руками за рукоять меча и, упершись коленом в бок грека, дернул. Боль, похоже, вернула его к действительности, он взревел, и я пожалел, что не прикончил его сначала ножом.

– Ухватись покрепче! – прокричал Пенда, потом размахнулся и отсек греку руку, а я поставил ногу на еще пульсирующее запястье и выдернул меч. Грек рухнул на пол, истекая кровью, а я, обуреваемый неистовой жаждой крови, обрушил свой щит на следующего. Тут появились датчане, которых Сигурд отправил наверх по левой лестнице. Они встали в стену из щитов и мощным ударом сотрясли то, что осталось от строя греков.

– Приканчивайте их скорее! – проревел Улаф, отразив меч щитом и ответив противнику ударом такой силы, что щит того раскололся надвое.

Бой шел в нижней зале – крики воинов смешивались с пронзительным верещанием птиц в клетке. Надо было добраться до Арсабера, пока не поздно.

Греки пытались перестроиться. Они сомкнули шеренгу, подняли щиты и отступили, подчиняясь приказу Карбеаса, которого я не видел после пристани. На его лице читалась суровая решимость драться не на жизнь, а на смерть. Он столкнулся щитами с Бодваром – тому не терпелось заткнуть командира греков. Но Карбеас был силен, ему удалось отклонить щит скандинава, а другой грек тут же вонзил копье Бодвару в лицо. Тот дернулся, и копье вышло, вынося с собой мокрые серые комки. Стало ясно, что Бодвара уже ничто не спасет.

– Сюда! Живо! – прокричал Сигурд.

Меч его был алым от крови, а лицо исказила гримаса – время убегало, как отхлынувший от берега прибой. Ярл бросился вперед, а мы, построившись «свиньей», двинулись за ним сплошной массой из железа, дерева и стали. Мы врубились в строй врагов, которые и так расступились, пропуская вперед голого по пояс здоровяка, которому, похоже, не терпелось умереть. Ринувшись на нас, он вломил свой огромный меч в Бейниров щит, расколов его надвое. Датчанин даже не успел взмахнуть секирой. Неожиданно лицо Бейнира стало белым как снег, он с ужасом покосился вниз. Проломив щит, меч прошел сквозь броню, и из дыры в кольчуге и кожаном подлатнике торчали сизые кишки. Пенда всадил свой меч под мышку здоровяку, провернул его там для надежности, вырвал из раны и бросился на следующего противника, оставив Бейнира стоять на коленях, зажав живот.

Наконечник греческого копья прошил бедро Бьярни; тот взревел, но не мог ничего сделать, кроме как сжать покрепче щит и отражать удары. Ингольф попытался выдернуть копье, но Бьярни издал ужасный крик боли. Я отрубил пальцы на руке врага, уцепившегося за мой щит. Пальцы раскатились по полу, как рунные палочки, а обезображенная рука оставила кровавый след на ободе, когда я ударом отправил ее хозяина на пол со сломанным носом. Встав ногой греку на голову, чтоб не дергался, я проткнул мечом его кольчугу, а потом и живот, выпустив наружу зловонный воздух. Греки нарушили строй и побежали, а мы бросились за ними вдогонку, оставив тех, кто стоял позади нас, сражаться с прибывающими из южной двери солдатами, которые пытались пробить себе путь наверх по мраморным ступеням, как только что делали мы.

Фрески на стенах коридора сливались в одно яркое неразличимое пятно. Изображенные на них сцены сражений были так же похожи на настоящие битвы, как позолоченная прогулочная ладья – на боевой корабль. Нарисованные воины не ведали страха, не слышали шума боя и не чувствовали забивавшего ноздри смрада.

Наконец мы оказались в другом огромном зале, купол которого покоился на шестнадцати мраморных колоннах. Зал был полон мягких кресел и шелковых подушек – яйцо подбрось, оно упадет и не разобьется. На обитых шелком стенах висели вытканные золотом ковры. Среди всего этого многоцветия то тут, то там стояли золотые кубки, до краев наполненные вином, и блюда с фруктами. В воздухе стоял густой мускусный запах женщин, который еще сильнее раззадорил во мне зверя, разбуженного кровавой схваткой. Пламя в светильниках шипело и потрескивало, свечной воск переливался через края канделябров, на полу валялись смятые женские платья. Свейн Рыжий поднял одно, поднес к носу и издал глубокий гортанный звук.